Леонид Жуховицкий - Банан за чуткость

Классику старим мы сами, и это угрожает ей больше всего.

Лет десять назад я жил в старинном доме с узкими окнами, неровными потолками и стенами почти двухметровой толщины. Жил на первом этаже, почти вровень с землей. Но как‑то пришли археологи и затеяли раскопки как раз возле нашего парадного. И выяснилось вдруг, что наш этаж вовсе не первый. Под землей таилось практически полтора этажа! По щепочке, по косточке, по тряпочке нарос за три века «культурный слой» толщиной в несколько метров. Мало того — под многослойной штукатуркой пряталась фигурная кладка и редкой красоты изразцы… А ведь люди, жившие тут, были своему дому вовсе не враги. И тащили в родной двор вещи хорошие, нужные. И стены штукатурили опять же для сохранности.

Вот и классика постепенно засыпается «культурным» слоем банальных комментариев, мертвых традиций, примитивных толкований. Сто лет назад реакционерам казалось, что они защищают Пушкина, а они отстаивали общепринятое, сложившееся, слежавшееся мнение о нем. И Писарев, считавший, что ругает Пушкина, ругал прежде всего это мнение о нем. Да и Маяковский — трудно поверить, что он всерьез мечтал избавить себя и современников от поэта, которого, судя по его же высказываниям, глубоко любил. А вот Пушкина мумифицированного, опошленного, официально истолкованного и утвержденного — такого ему было не жаль. 'Пушкина, о котором он с горечью, перехлестывавшей конкретный повод, писал: «Его кулак навек закован в спокойную к обиде медь».

«Хрестоматийный глянец» порой так густо покрывает произведение, что его подлинное лицо становится почти неразличимым. Почтение, испытываемое к автору, постепенно переносится на героев. Возвышенно–оперное представление о Ленском заслоняет пушкинский рисунок образа, мудрый и ироничный. Если сегодня родители стыдят свою шестнадцатилетнюю Наташку за любовь к беспутному соседскому Толику, они непременно приведут ей в пример галерею бессмертных женских образов во главе с другой Наташей — Ростовой, при этом забывая, как реальный характер этой влюбчивой девочки, так и тот печальный факт, что Толик Курагин, даром что аристократ, тоже не был столпом и корифеем по части морали.

Хуже всего, когда «хрестоматийный глянец» наводится с помощью всемогущих средств массовой информации. Несколько лет назад в нашей нравоучительной публицистике вдруг стали необычайно популярны тургеневские девушки как образец моральной чистоты и хорошего поведения. Они не имели ни лиц, ни судеб, ни хотя бы фамилий — просто тургеневские девушки. И странный этот персонаж, рожденный не великим писателем, а посредственными публицистами, с редкой назойливостью употреблялся как иллюстрация к тезису — в пику девушкам современным. Делалось это с наилучшими намерениями, в воспитательных целях. А в результате большинство современных девушек из всех исканий, сомнений и трагедий тургеневских героинь усваивали лишь, что те не носили миниюбок и до свадьбы — ни–ни–ни! Не в ту ли пору инженеру Волкову показалось, что Тургенев устарел?

Как жестоко, как нерасчетливо старим мы классику, норовя при каждом удобном случае извлечь из нее сиюминутную выгоду, сужая ее до притчи, до статейки на моральную тему! Такое опошление литературы нельзя оправдать никакой конкретной пользой. Мраморное пресс–папье — тоже полезная вещь, но это еще не повод пустить на сырье Венеру Милосскую…

Мы начинаем старить классику еще на школьной скамье, когда вместо живой литературы зазубриваем сжатое до формулировок мнение о ней, причем мнение на редкость устойчивое. «Пушкин принадлежит к вечно развивающимся явлениям; каждая эпоха скажет о нем свое слово» — кому не известна эта глубокая и точная мысль Белинского! Увы, если судить по школьным сочинениям, наша эпоха все больше повторяет слова предыдущих…

Среди наших современников есть блестящие литературоведы. Но до них ли ученику, воспринимающему литературу чисто арифметически; как сумму отметок, деленную на их количество, как пресловутый проходной балл?

Постоянно устаревают наши представления о границах классики. Четкого определения вообще не существует, толковые–словари толкуют туманно — «общепризнанное, образцовое…». Но вот пример — сам Толстой не признавал Шекспира. А образцам в литературе следуют вообще лишь эпигоны. И остается чисто практическое соображение: классика — это то, что преподают в классе. Но узаконенное учебной программой представление о классике сильно отстает от живого потока литературы.

Итак, стареет ли классика? Да, стареет! Стареет, как все живое, отдавая людям свою мудрость, свою радость, свое тепло.

Но, мне кажется, для нас, живущих сегодня, важней ответ на другой вопрос: как сделать, чтобы классика не старела по нашей вине? Вот в этой проблеме нам с инженером Волковым вдвоем не разобраться. Здесь нужны усилия многих: учителей, библиотекарей, издателей, просто читателей. Словом, всех, кто любит классику, — любит, а не равнодушно чтит.

,..А что касается Татьяны Лариной, я по–прежнему думаю, что современная десятиклассница эмоционально развита не меньше, чем она. Хотя бы потому, что читает Пушкина, а Татьяна читала Ричардсона, т–те Cottin и баронессу Крюднер. Но, что бы мы ни говорили о героине романа, сам факт нашего спора о ней как о живом человеке есть хвала поэту. Ибо высшая победа художника — чувством пробудить чувство, мыслью высечь ответную мысль.

Кстати, существует область литературы, позволяющая точно и вполне доказательно определить жизненную силу классики.

Что любит сегодняшний читатель —тут мы с инженером Волковым можем спорить долго и увлекательно, но тем не менее остаться при своих первоначальных убеждениях. Что же касается вкусов сегодняшнего зрителя, любой театральный кассир скажет не задумываясь, что самые «ходовые» спектакли последних московских сезонов — это «Горе от ума» в Театре сатиры, «Женитьба» и «Отелло» на Малой Бронной, «Последние» во МХАТе, «Преступление и наказание» в Театре имени Моссовета, «Вишневый сад» в «Современнике» и на Таганке. Классика, классика, классика…

Полтора века назад театральной сенсацией была премьера «Ревизора». Несколько сезонов назад театральной сенсацией вновь стала премьера «Ревизора» — в Ленинградском БДТ и Московском театре сатиры.

Конечно, и сегодня великая пьеса прошлого может провалиться на сцене. Но такой провал, как правило, говорит о душевной старости не автора, а режиссера — нашего современника…

Помните сказку о новорожденном царевиче, которого счастливый отец велел позолотить? Ребенок умер — под слоем золота кожа перестала дышать. А мы, влюбленные в классику, разве не золотим ее бесконечными, хоть и искренними славословиями? Нетленная, вечная, неувядающая… А ведь она живая, ей нужно дышать.