Ив Аман - Отец Александр Мень: «Люди ждут Слова...»

Встречи в клубах собирали полные залы, студенты в Историко–архивном институте (будущем РГГУ) вслушивались в каждое его слово, статьи в газетах и журналах читались тысячами читателей. Журнал «Смена» начал тогда печатать «Сына Человеческого», и это тоже было огромным событием, потому что люди, еще вчера думавшие, что христианство — это удел безграмотных старушек, вдруг неожиданно начали открывать в Евангелии весть, адресованную именно им, здесь и сейчас. Буквально на глазах о. Александр (как это было в Польше с о. Ежи Попелюшко) становился одним из лидеров новой России, что, конечно, для КГБ было нестерпимо.

В Центральном муниципальном архиве Москвы хранится дело (ф. 3004, on. 1, № 107), содержащее объемную записку «О современном приходе русской православной церкви, о современных верующих». Записка эта составлена в 1979 г. «по нашей просьбе, — как пишет А. С. Плеханов, бывший главным куратором Церкви от КГБ, а официально — уполномоченным Совета по делам религии по Москве, — одним из опытных в церковных делах служителей культа».

Автор записки, имея в виду, что «в своем движении к коммунизму страна постепенно меняет свой облик», предупреждает, что в век техники до молодежи «доходит чрезмерно много информации дурного свойства из‑за рубежа… Такая молодежь, — продолжает не известный по имени, но маститый московский протоиерей, — хотя и прошла курс атеистического воспитания, недостаточно твердо восприняла его». Она, по мнению автора записки, «остывает к материалистической философии и ищет что‑то новое — ответов на волнующие их философские вопросы, надеясь найти их в церкви, в религии».

Подчас она оказывается в лапах сектантов, искусно прививающих ей религиозное мировоззрение, но, продолжает автор, «старается работать с такой молодежью и фрондирующая часть духовенства, вроде диссидентов — «борцов» (кавычки автора — Г. У.) за права верующих Дудко, А. Меня и им подобных». О том, что о. Александр работал с нами, тогдашней молодежью, мы знаем не понаслышке. Знали мы и о том, что многим из пожилых священников того времени это казалось ненужным и, прежде всего, опасным для судьбы самого отца Александра, которого, как они справедливо считали, за это могли «наказать», то есть выслать из Москвы, отправить в пермские лагеря и т. д.

Не знали мы только того, что, оказывается, кого-то из этих пожилых священников беспокоило, что такая работа наносит вред атеистическому мировоззрению. Читать такие документы до боли грустно и, в сущности, отвратительно. А ведь автор был верующим и благочестивым человеком! Молился на ночь и постов не нарушал. «Таким образом, — продолжает неизвестный аналитик, — эта часть молодых людей, утерянная для атеизма, становится верующей с исковерканной психологией».

Вот в какой атмосфере приходилось трудиться о. Александру Меню. Естественно, вслед за такими записками начинались бесконечные вызовы в КГБ, «профилактические» беседы и просто допросы, вечная слежка, чудовищный психологический прессинг со стороны власти. Примерно в эти же годы меня вызвали как‑то в военкомат, где сотрудник КГБ уговаривал меня «информировать» их о том, что я знаю из новостей в религиозной сфере, сообщать о том, что читает молодежь, чем она живет, как обстоит дело с книгами из‑за рубежа и прочее. В полном отчаянье и боясь рассказать об этом родителям, которые бы чудовищно перепугались, я помчался в Новую Деревню. Отец Александр уже уходил из церкви, он поговорил со мной прямо по дороге. Выслушав меня, он рассмеялся и сказал: «Кто же с тобой беседовал? Наверное, «старлей» какой-нибудь… А вот меня вчера два часа подполковник обрабатывал на Лубянке».

Действительно, меня, молодого преподавателя Института иностранных языков, только «щупали», а его за молодежь, которую он приводил к Богу, просто колошматили, как могли. Следил за ним КГБ не переставая. Уже в горбачевские времена у Библиотеки иностранной литературы, когда он читал там лекции, всегда дежурила их машина, в церкви постоянно появлялись агенты, по улице вслед за о. Александром вечно ходили топтуны. И всё это на фоне «набиравшей обороты», как писали тогда в газетах, перестройки.

«Таким образом, — повторю цитату из аналитической записки неизвестного московского протоиерея, — эта часть молодых людей, утерянная для атеизма, становится верующей с исковерканной психологией». В чем же заключается «исковерканность» психологии той молодежи, о которой говорится в записке? Речь идет не только о том, что она утеряна для атеизма, но о большем: попавшая к о. Александру молодежь исковеркана свободой и раз и навсегда потеряна для тоталитаризма. «Всю жизнь, — пишет об о. Александре Владимир Илюшенко, — власти светские и духовные преследовали его. Его свободомыслие было для них неприемлемо и подозрительно». «К свободе призваны вы, братья», — любил повторять о. Александр, цитируя апостола Павла. И с горечью продолжал: «Люди не хотят свободы. Причины разные, но — это факт». «Я убежден, — говорил он в своем интервью, заготовленном на случай ареста, — что свобода должна вырастать из духовной глубины человека. Никакие внешние перемены не дадут ничего радикально нового, если люди не переживут свободу и уважение к чужим мнениям в собственном опыте».

В семидесятые годы часто бывало, что молодые люди, уверовав в Бога, уходили с работы, бросали науку или искусство (в общем, все, чем они занимались) и, устроившись на работу где‑нибудь ночным сторожем, погружались в чисто ритуальную жизнь: чтение акафистов, паломничества, посты и так далее. Отца Александра такое православие не устраивало. Он считал необходимым, чтобы верующие люди работали в школах и университетах, в библиотеках и т. д., чтобы они занимались искусством, наукой, литературой. Уход от реальности казался ему очень опасным именно для верующего человека, который действительно должен быть «солью земли», как сам Иисус говорит об этом в Нагорной проповеди. И в этом тоже, наверное, заключалась та «исковерканность» психологии его прихожан, о которой говорит маститый информатор в своей записке.

«В Церкви до отца Александра, — сказал в уже упоминавшейся радиопередаче Андрей Еремин, — представление о жизни христианина было такое, что есть духовная жизнь сама по себе где‑то в Церкви, а есть светская, мирская жизнь, которая отделена от Церкви, и что Церковь может быть неким убежищем от мира. Отец Александр был категорическим противником такой мысли. Для меня важно то, что он постулировал, что светской жизни не существует отдельно от духовной жизни».

«Что это означало?» — спросил его Сергей Бунтман, и тогда, развивая свою мысль, А. Еремин продолжил: «Это означает то, что христианин должен привнести свою веру во все аспекты своей человеческой жизни. Он может заниматься всеми делами, какие полезны для общества, делать любые действия (любая творческая деятельность, искусство, наука) — все что угодно человеку дано Богом в этом мире. Но если он это делает с верой, с Христом в сердце у себя, то это благословенная работа, которая приносит пользу обществу». Многим церковным людям эта точка зрения, теперь все более укореняющаяся в обществе, тогда казалась странной.