Владимир Новиков - Сорок два свидания с русской речью

Лирический герой бескорыстен, он не претендует на то, чтобы «плим» вошел в словари. А вот взрослый человек, если уж разродится новым словечком, то требует, чтобы за ним признали авторское право. Помните, как Эдуард Успенский воевал за монополию на слово «чебурашка»? Хотя изобретением детского писателя был только зверек с большими ушами, а само словечко оказалось старинное, еще Далем записанное: «чебурахать — бросить, кинуть, чебурашка — ванька-встанька, куколка, которая, как ни кинь ее, сама встает на ноги». Автор слова — народ. Волжские бурлаки его придумали. Но народ забывчив, а Успенский удачно подобрал бесхозное слово и дал ему вторую жизнь.

В том же томе Словаря Даля находим и слово «стушеваться» в значении «уйти украдкой, скрыться». На его авторство подал в свое время заявку не кто иной, как Достоевский. В 1846 году он впервые употребил его в повести «Двойник», а тридцать один год спустя с прямо-таки юношеским пылом настаивал в «Дневнике писателя» на своем приоритете. Все и поверили. Хотя некоторые педанты не без оснований утверждают, что уже в пушкинские времена глагол «стушеваться» существовал в разговорном языке.

Кто первым сказал «э» — так ли важно? Создателем слова «интеллигенция» более ста лет числился Петр Боборыкин. Можно сказать, вся слава его на этом держалась. Но вот в 1994 году в Томске разбирали архив Жуковского, и в дневнике поэта за 1836 год ту самую «интеллигенцию» обнаружили. То ли скромный Василий Андреевич сам словечко изготовил, то ли услышал его от друзей.

А слово «образованщина», вне сомнения, изобрел в 1960-е годы Солженицын, опасаясь, что наша интеллигенция вырождается, утрачивает чувство ответственности за судьбу народа и страны. Слово сохранило свой тревожный смысл до наших дней: «образованец» — профессионал-прагматик, нафаршированный специальными знаниями, но лишенный широты взгляда. Я бы указал два признака «образованца»: он отстраняется от политики и не читает серьезной художественной литературы.

Заглядываю в соседнюю комнату. Там Ольга Новикова заканчивает рассказ «От обиды». На ее столе — экземпляр солженицынского «Русского словаря языкового расширения» с дарственной надписью Александра Исаевича: «Россыпи, мимо которых мы проходим нетерпеливо». Пригодились ей целых два слова оттуда: «бедоноша» (не банальное «неудачник»!) и «обижанцы». Емкое слово. Кто из нас не «обижанец»?

Свой проект «расширения» языка предложил живущий в Америке философ и писатель Михаил Эпштейн. Под рубрикой «Дар слова» он периодически вывешивает в Интернете собственные словотворческие новинки. К примеру: «вечностник» (тот, кто устремлен к вечности), «времяписец» (писатель, такой, как Юрий Трифонов), «благоподлость» (зло, творимое излучших побуждений), «любля» (физическая близость мужчины и женщины). Можно ли целенаправленно повлиять на язык? Привьются ли эти экспериментальные гибриды? Время ответит, а такой «проективный словарь» можно сравнить с научной фантастикой.

Примечает Эпштейн и чужие нововведения. Так, он поддержал слово «междунамие», которым я в книге «Роман с языком» обозначил нечто таинственное, соединяющее двух людей. Надеюсь ли я сам, что слово войдет в язык? Не очень. Достаточно, чтобы его приняли мои единомышленники, те с кем у меня есть то самое «междунамие».

В конечном счете все слова создает сам язык, а потом озвучивает их через своих носителей, известных и безызвестных. Самые плодовитые изобретатели неологизмов — Хлебников и Маяковский. Но для них важно было, чтобы странное слово работало только в стихе, как сугубо авторское. Когда Маяковского спрашивали, останутся ли придуманные им слова в языке, он сердито отвечал: может быть, какое-нибудь пустяковое и задержится. И как в воду глядел. В поэме «Хорошо» есть не очень хорошая сцена, где высмеиваются противники большевиков: оппозиционерка Кускова карикатурно изображена в виде пушкинской Татьяны, а лидер кадетов Милюков — как ее няня («усастый нянь»). Не бог весть как остроумно, да и русский либерал Милюков — фигура отнюдь не комическая (достаточно вспомнить, что, заслоняя этого человека от пули, погиб отец Набокова. Но сочетание «усастый нянь» оторвалось от контекста поэмы, слегка изменило суффикс, в варианте «усатый нянь» стало названием популярной комедии, а потом закрепилось в языке. Почему? Потому что в самой нашей жизни существует такое явление, как мужчина в роли няни.

Телефонный звонок. У дочери дежурство в редакции, некому с внучкой посидеть: все заняты. Еду. Буду возить Клаву в коляске по парку Покровское-Стрешнево, вступая в дипломатичные разговоры с водительницами других колясок и осторожно догадываясь, кем они приходятся своим пассажирам — мамами, бабушками или нянями. И сам буду — усатый нянь.

Воруют запятые. Систематически. Следственное дело на расхитителей я завел еще в начале 90-х годов, и с тех пор оно пополняется все новыми документами и доказательствами. Пора передать его на читательский суд. Смотрите, господа присяжные заседатели, и вникайте.

Уже пятнадцать лет раздражение вызывает надпись на одном книжном корешке: «Русский Эрос или философия любви в России». Изгнал бы эту книгу из домашней библиотеки, но жалко. Хорошее издание, вышедшее на пике перестройки и гласности. Там и Владимир Соловьев (не телеведущий, а философ), и Розанов, и Бердяев, и Флоренский, и маленькое эссе Фета «О поцелуе». И в выходных данных название оформлено правильно: «Русский Эрос, или Философия любви в России». А вот на переплете и на титульном листе художник-шрифтовик сделал красиво, но неграмотно. С тех пор «процесс пошел». Уже не удивляюсь, когда на обложке свежей прозаической книги, претендующей на интеллектуальность, значится неграмотное «Смерть прототипа или портрет».

Уильям Шекспир «Двенадцатая ночь, или Как вы пожелаете». Алексей Толстой «Золотой ключик, или Приключения Буратино». Союз «или» в этих случаях означает «то есть» и требует перед собою запятую. И оба названия начинаются с прописной буквы.

Такова традиция. Скажем, по-французски пишется иначе, и книга Марины Влади о Высоцком в оригинале называется «Vladimir ou le vol arêté». Ни запятой, ни второй прописной буквы. А переведенное на русский, это заглавие приобретает следующий вид: «Владимир, или Прерванный полет».

Однако бывает и совсем другое «или», разделительное. Оно обозначает альтернативность, необходимость выбора. Быть или не быть? Обычно такая фраза завершается вопросительным знаком. Передо мной газетный очерк о приусадебных садово-огородных участках: «Отдых или трудовая повинность?» Вопрос поставлен ребром. А вот заголовок статьи о современной культуре: «Духовная эволюция или деградация?» Здесь «или» опять-таки разделительное, непримиримое. То ли мы с вами эволюционируем и движемся вперед, то ли деградируем… До хрипоты можно спорить.