Тома Флиши - Китай, Иран, Россия: новая Монгольская империя? Поиск главенства и кибер-конфликты: геополитическое воссоединение в Центральной Азии

Русская и китайская цивилизации, долгое время бывшие чуждыми друг другу по причине большого расстояния, разделявшего их, сблизились только сравнительно недавно. Отношения, начавшиеся в 1640 году, как правило, были отмечены знаком враждебности, за исключением тех случаев, когда интересы обеих стран совпадали в определенных вопросах. Как это объяснить?

Даже если литература восемнадцатого века и признает имперское родство между Россией, Персией и Китаем, то четкая разграничивающая линия, похоже, противопоставляет наступающую Россию старым персидской и китайской цивилизациям. Это противопоставление касается как политической, бытовой, религиозной, так и военной культуры этих государств.

Для европейских путешественников в России царь предстает в роли деспота. Они приписывают его авторитарность природе народов, которыми он управляет. «Русский родился с чувствами рабства; он повинуется только потому, что он вынужден, он походит на тигра, который лижет руки своему хозяину, пока он на цепи, но как только он оказывается на свободе, разрывает его на части». Кажется, что русские сами желают раболепства: «Московит зол по своей природе, и угодливость, в которой он вскормлен, соединяется с порабощением, для которого они, кажется, родились, что заставляет судить о них скорее как о зверях, чем как о разумных людях».

В отличие от бояр, которые бьют друг друга кнутами на улицах Москвы, царь укрепляет свою власть насилием и капризами своего изменчивого настроения. Власть правителя настолько деспотична, что жизнь, поместья и земли подданного не могут перейти от отца к сыну без его согласия. Русские знают, что самый важный вельможа империи является не меньшим рабом, чем его конюх, и что только от фантазии его Государя зависит перепутать хозяина с его слугой.

В глазах европейцев жестокая расправа Петра Первого с майором Степаном Глебовым иллюстрирует деспотизм царя. Глебова заживо посадили на кол на глазах публики на большой площади Москвы. Затем Петр Первый приблизился к нему, и заклинал сознаться в его мнимом преступлении. Глебов небрежно повернул голову к этому Государю и, выслушав его увещевания, заявил: «нужно быть таким же дураком, как и тираном, чтобы поверить, что раз я ни в чем не захотел признаться при неслыханных муках, которым ты подверг меня, то сейчас, когда у меня нет больше надежды на жизнь, я опозорю невиновность и честь добродетельной женщины, за которой я никогда не знал никакой другой вины, кроме той, что она любила тебя. Уйди, чудовище, добавил он, плюнув ему в лицо, убирайся прочь, и дай мне умереть с миром».

Русскому деспотизму противопоставляются две азиатские монархии, озабоченные исключительно миром [7] Ряд ученых считает, что Петр Первый не присутствовал лично при казни майора Глебова. — прим. перев. .

В отличие от русских царей персидских шахов, как и императоров Китая, в восемнадцатом веке представляли как монархов, придающих большое значение общественному порядку. С шестнадцатого и по конец восемнадцатого века персидское государство действительно рационализирует администрацию для того, чтобы обеспечить эффективность гражданских властей. Со временем государство прекращает непрямое управление провинциями. Например, так как провинция Фарс была далека от границы и ей, следовательно, не угрожала военная агрессия, ее губернатор был отозван. Ею отныне напрямую руководил управляющий шаха. Во время правления шаха Абаса II (1642–1646) эта практика была распространена в Казвине, Гиляне, Мазандаране, Йезде, Кермане, Хорасане и в Азербайджане. Губернаторов назначают только в случае военной угрозы. Одновременно центральный административный персонал становится все многочисленнее. Множество шахских служащих населяют двор. Например, существует даже официальная инстанция, ответственная за музыку при дворе: «наккаре-хане». Она была организована в очень иерархическом духе и занималась музыкой во славу правителя. Эта административная централизация сопровождается целым трактатом, оправдывающим укрепление бюрократической системы.

Поучительные и любопытные письма иезуитов в Китае тоже подчеркивают тот порядок, который царит в империи. Он опирается на эффективные силы полиции, сформированные из военных. Попав в Пекин, иезуиты отмечают, что улицы в городе ровные, прямые как стрела, и что там царит удивительный порядок, несмотря на множество жителей. Полиция действительно очень многочисленна, потому преступления редки: «За несколько лет лишь очень редко мы слышали об ограблениях домов или убийствах людей. Это верно, что мы наблюдаем там столь большой порядок, что невозможно, чтобы эти виды преступлений совершались там с какой-то безнаказанностью». В Пекине есть комендантский час: «Как только раздается первый удар большого колокола, один или два солдата ходят взад-вперед от одного караульного помещения до другого, как будто прогуливаясь, и постоянно играют на своеобразной трещотке, чтобы люди знали, что они бодрствуют. Они не разрешают никому ходить по ночам, и они спрашивают даже того, кого сам Император послал для некоторых дел. Если его ответ дает им повод для наименьших подозрений, его задерживают и отводят в караульное помещение. Впрочем, отряд в этом караульном помещении должен откликаться на все крики часового, который стоит на посту. Это красивый порядок, который соблюдается с большой точностью, из-за чего мир, тишина, и безопасность царят во всем городе».

Китайский порядок, как и древность персидского государства, следовательно, противопоставляется российскому деспотизму. Впрочем, эта разница в политике, кажется, коренится в обычаях жителей.

Невежливые и жестокие, грубые и невежественные московиты представляются европейским путешественникам как народ, нечувствительный к цивилизации по причине отсутствия образования и воспитания. Этот дикий характер, кажется, тщательно поддерживался в них от рождения до смерти: «Ребенка, который еще не приучен к воздуху, которым мы дышим, даже в самый разгар зимы, совсем голого или лишь чуть-чуть прикрытого, относят в общественную баню, где его убивают, когда моют и обдают кипятком. Все поры открываются, все фибры ослабляются, и в этом состоянии, не довольствуясь тем, чтобы подвергнуть его суровости мороза, опрокидывают ему на голову ледяную воду и даже катают его в снегу». Если детей приучают к теплу и к холоду, то это для того, чтобы сделать их «более неуязвимыми к ударам времен года, чем Ахиллеса — к ударам копий и стрел».