Светлана Аллилуева - Дочь Сталина. Последнее интервью

9 мая 1945 года, когда по радио объявили о конце войны, - я позвонила отцу. Было раннее утро. Я ужасно волновалась - в Москве было шумно, весело, уже все знали о победе. «Папа, поздравляю тебя, победа!» - смогла только сказать я, и мне захотелось плакать. «Да, победа! - сказал он. - Спасибо. Поздравляю тебя! Как ты себя чувствуешь?» Я чувствовала себя великолепно, как все в Москве в тот день! Мы с мужем собрали в своей квартире всех своих знакомых - набилась полная квартира, пили шампанское, танцевали, пели. Улицы были полны народу - я боялась выйти, я ждала уже через две недели ребенка. Я и родила его легко - такое веселое было у всех состояние духа, так радостно было всем в тот май 1945 года! А отца я увидела снова лишь в августе, когда он возвратился с Потсдамской конференции.

Я помню, что в тот день, когда я была у него - пришли обычные его посетители и сказали, что американцы сбросили в Японии первую атомную бомбу. Все были заняты этим сообщением, и отец не особенно внимательно разговаривал со мной. А у меня были такие важные - для меня - новости. Родился сын! Ему уже три месяца, и назвали его Иосиф. Какое значение могли иметь подобные мелочи в ряду мировых событий - это было просто никому не интересно. К тому же мой брат успел что-то наговорить отцу нелестное о моем муже - и отец был холоден, безразличен, замкнут. В следующий раз мы увиделись не скоро. Отец заболел и болел долго и трудно. Сказались напряжение и усталость военных лет и возраст - ему ведь было уже шестьдесят шесть лет. Я даже не помню, виделись ли мы с ним зимой 1945/46 года. Я снова училась в университете -надо было наверстывать пропущенный из-за ребенка год. Мы жили с мужем в городской нашей квартире, учились оба. Наш сын жил в Зубалове с нянями - моей и своей. Отец, очевидно, считал, что поскольку все, что надо, для меня делается, - чего же еще требовать? С моим мужем он твердо решил не знакомиться. Он никогда не требовал, чтобы мы расстались. Мы расстались весной 1947 года - прожив три года - по причинам личного порядка, и тем удивительнее было мне слышать позже, будто отец настоял на разводе, будто он этого потребовал. За это время я видела его, наверное, еще раза два. Летом 1946 года он уехал на юг - впервые после 1937 года. Поехал он на машине. Огромная процессия потянулась по плохим тогда еще дорогам - после этого и начали строить автомагистраль на Симферополь. Останавливались в городах, ночевали у секретарей обкомов, райкомов. Отцу хотелось посмотреть своими глазами, как живут люди, - а кругом была послевоенная разруха. Валентина Васильевна, всегда сопровождавшая отца во всех поездках, рассказывала мне позже, как он нервничал видя, что люди живут еще в землянках, что кругом еще одни развалины. Рассказывала она и о том, как приехали к нему на юг тогда некоторые, высокопоставленные теперь, товарищи с докладом, как обстоит с сельским хозяйством на Украине. Навезли эти товарищи арбузов и дынь не в обхват, овощей и фруктов, и золотых снопов пшеницы - вот, какая богатая у нас Украина! А шофер одного из этих товарищей рассказывал «обслуге», что на Украине голод, в деревне нет ничего и крестьянки пашут на коровах. «Как им не стыдно, -кричит Валечка и плачет, - как им не стыдно было его обманывать! А теперь все, все на него же и валят!» После этой поездки на юг там начали строить еще несколько дач -теперь они назывались «госдачи». Формально считалось, что там могут отдыхать все члены Политбюро, но обычно, кроме отца, Жданова, Молотова, ими никто не пользовался. Построили дачу под Сухуми, около Нового Афона, целый дачный комплекс на Рице, а также дачу на Валдае. Отец был, конечно, доволен, что я рассталась со своим первым мужем, который ему никогда не нравился. Он несколько стал мягче со мной после этого, но ненадолго. Все-таки я его раздражала - из меня получилось совсем не то, чего бы ему хотелось. Но к сыну моему он относился с нежностью.

Летом 1947 года он пригласил меня отдыхать в августе вместе с ним в Сочи, на «Холодной речке». Впервые после многих лет мы провели вдвоем какое-то время: три недели. Это было приятно и печально - и бесконечно трудно . Я опять никак не могла привыкнуть к его перевернутому режиму - полдня он спал, часа в три был завтрак, часов в десять вечера - обед и долгие полуночные бдения с товарищами. Нам было трудно говорить - и не о чем, как ни странно. Когда мы оставались одни, я изнемогала в поисках темы, о чем же говорить? Было такое ощущение, что стоишь у подножья высокой горы, а он - наверху ее; ты кричишь что-то туда, наверх, надрываясь, - туда долетают лишь отдельные слова. И оттуда долетают до тебя лишь отдельные слова; всего не скажешь таким образом, много не наговоришься. Мы гуляли иногда - это было легче. Я читала ему вслух газеты, журналы - ему это нравилось. Он постарел. Ему хотелось покоя. Он не знал порою сам, чего ему хотелось. Вечером крутили кино - старые, довоенные фильмы, «Волгу-Волгу», которую он очень любил, фильмы Чаплина.

К обеду съезжались все - Берия, Маленков, Жданов, Булганин и другие. Это было изнурительно и скучно - сидеть за столом часа три-четыре, слушать все одни и те же, уже сто лет назад известные истории, как будто в мире вокруг не было новостей. Я изнемогала и уходила спать. Все сидели еще долго за полночь. Вскоре я уехала в Москву. Начинались занятия в университете. Я жила теперь снова в нашей пустынной кремлевской квартире -совсем вымершей. Василий жил в своей квартире в городе. Вместо Александры Николаевны функции «сестры-хозяйки» нес теперь «комендант» - капитан госбезопасности Иван Иванович Бородачев, свято охранявший доверенные ему «ценности» и записывавший на бумажку книги, которые я брала из библиотеки отца в столовой. Мой сын и няня были со мной - няня все так же чистила мне яблоки и подставляла тарелку, когда я занималась. Осенью пришло письмо от отца - я давно уже не получала от него писем. Оно было далеким отзвуком довоенных лет - очень далеким и непохожим .

«Здравствуй, Светка! Получил твое письмо. Хорошо, что не забываешь отца. Я здоров. Живу хорошо. Не скучаю. Посылаю тебе подарочек (мандарины). Целую.

Твой И. Сталин.

11. Х.1947».

Эти годы - 1947-1949 - были очень тоскливыми. Я жила совсем изолированно. Каждый шаг мой был поднадзорен - хотя М. Н. Климов уже давно не ходил за мной по пятам. Ося рос на даче, деревенским дикарем, и я иногда по целым неделям не видела его. Я ходила в университет, редко - в театры, очень часто - в консерваторию. Знакомых у меня было немного - расширить круг их было невозможно. Дом Ждановых, где я особенно часто стала бывать после смерти А. А. Жданова, казался мне - по сравнению с моей унылой крепостью - очень веселым. Там бывала по воскресеньям молодежь - бывшие одноклассники Юрия Андреевича и университетские друзья. В моей уединенной, полудикой жизни - это был оазис; мне нравилось там бывать, молодежь чувствовала себя там вольно. Отец мой очень любил А. А. Жданова, уважал и его сына и всегда желал, чтобы семьи «породнились». Это вскоре и произошло - весной 1949 года, - без особой любви, без особой привязанности, а так, по здравому размышлению. Мне казалось к тому же, что эта возможность уйти в другой дом даст мне хоть какую-то самомалейшую свободу, откроет доступ к людям, которого у меня не было. Отцу хотелось другого.