Петр Авен - Революция Гайдара

Кроме того, я увидел у него фантастическую глубину и целостный взгляд на экономику. У Егора это было сильнее, чем у кого бы то ни было из нас. При этом поразительно, что у него была абсолютно практическая хватка, что редко сочетается одно с другим. В нем это все сочеталось.

Гриша Глазков недавно сказал про Егора: «Аристократ». Аристократ в полном смысле этого слова, имея в виду, что есть демократы, а есть аристократы. Аристократы — это сословие, которое несет на себе ответственность за судьбу страны в целом, очень хорошо понимая свое место по отношению к другим сословиям и не пытаясь сыграть в какую-то игру общедемократическую. Я, может быть, не очень хорошо излагаю. Но мысль интересная, в ней что-то есть…

А. К.:Гайдар был, безусловно, очень смелым человеком. Мы, когда втроем разговаривали с Геной, выяснили, что, может быть, не полностью, но частично его смелость объясняется тем, что он не очень дорожил жизнью. Можешь на эту тему что-то сказать?

А. Ч.:Я знаю семейную историю Егора, идущую от отца 62. Загадочная история, описываемая формулой «отсутствия гена страха», которое, по мнению Егора, передалась его дочке Маше. Помните, как Маша под мостом висела?

А. К.:Ну да.

А. Ч.:Именно этим Егор и объяснял мне ее поступок: страха нет, он отсутствует. Он о себе никогда так не говорил, но вот про Машу рассказал. Он мне описал всю их генеалогическую цепочку.

А. К.:Понимаешь, то, что можно назвать смелостью, — это преодоление страха. Но какая же это смелость, если не дорожишь жизнью?

А. Ч.:Может быть, это почти то же самое — отсутствие страха смерти и отсутствие ценности под названием жизнь?

А. К.:Это разные вещи. Смелость — это умение преодолеть страх, а когда его нет, когда ты не дорожишь этой жизнью?

А. Ч.:Наверное, ты прав.

А. К.:Его смерть — доказательство того, что он не очень жизнью дорожил.

А. Ч.:Не знаю. Я помню поведение Егора в 1993-м у Моссовета…

А. К.:Я хорошо себе представляю, как он бы взял автомат. Стрелял бы мимо, не умея этого делать…

А. Ч.:Во время осетино-ингушского конфликта, когда Егор приехал к одной из сторон на переговоры, те выложили крыльцо трупами с вскрытыми почему-то позвоночниками, не знаю почему. Видимо, хотели напугать. А Егор вышел с переговоров… и пошел, пошел, пошел… Я помню его всю ночь с 3 на 4 октября 1993 года, когда жизнь действительно висела на волоске… Абсолютная интеллектуальная концентрация, интенсивная работа мысли. Очень жесткие и при этом технологичные действия. И свои собственные, и отдаваемые другим команды… И при всем этом ни миллиметра страха.

А. К.:Но вот Петя высказал очень интересную мысль, что в глазах большинства населения Егор олицетворяет насилие. И два этих эпизода с автоматами создают какое-то такое ощущение…

А. Ч.:При всей кажущейся мягкости он был достаточно жесткий человек. Но без этой жесткости браться за управление Россией недопустимо.

А. К.:Мне кажется, он и сам не дорожил жизнью и был уверен, что люди притворяются, что ею дорожат…

А. Ч.:Нет, скорее он рассуждал больше именно как аристократ. У него есть миссия, и он включается. Стране надо, значит, нужно делать так. Ведь именно выход к Моссовету — одно из главных событий той ночи, предотвративших настоящую большую кровь в России. И он сам пришел туда первым!

А. К.:В шереметовском фильме, который ко дню рождения Егора показали, мне больше всего нравится интервью с Хасбулатовым, когда он несколько раз повторил одну и ту же фразу: «Я не знал, что Гайдар такой жестокий человек».

П. А.:Мы все были тогда дети наполовину.

А. Ч.:Ну, к 1993 году мы уже детьми не были, но страну все равно не знали.

А. К.:Ее и сейчас никто не знает. Захочешь — не узнаешь.

А. Ч.:Ладно, ребята. Спасибо вам.

Александр Шохин — самый старший по возрасту член команды Гайдара. С виду типичный «ботан» — прежде всего из-за сильнейших очков (один глаз — 18, другой и того хуже). Однако это впечатление крайне обманчиво. Шохин всегда был наиболее «земным», трезвым и в хорошем смысле этого слова «ушлым» из нас. Может быть, благодаря происхождению: мы все вышли из столичной интеллигенции (московской и питерской), один Саша провел детские годы сначала в архангельском селе, а позже в бараке в подмосковной Капотне с мамой-учительницей, воспитывавшей его и брата.

Он сделал фантастическую карьеру в СССР. В неполные сорок — доктор наук, советник члена Политбюро (!), без пяти минут директор академического института. Тем, кто не помнит, трудно даже объяснить, что все это значило.

И это не только ввиду редкой жизненной хватки. В отличие от ряда наших коллег Шохин действительно был крупным ученым-экономистом. Вдумчивым, писавшим оригинальные тексты. Способным на неожиданные и парадоксальные выводы.

И одновременно он блестящий бюрократ. Тщательный до занудства. Очень работоспособный и ответственный. Лояльный к начальству, что бы кто о нем ни думал. (В отличие, скажем, от Чубайса Шохин никогда свое начальство не идеализировал.) В этом основная причина его долгого выживания во власти.

При этом, несмотря на избыточный, по мнению недоброжелателей, конформизм, у Шохина всегда были безусловные принципы и прочный внутренний стержень. Достаточно вспомнить истории с его неожиданными отставками из правительств Черномырдина в 1994-м и Примакова в 1998 году.

Еще у Шохина необычное, по-моему, сочетание серьезных амбиций и уверенности в себе с излишней осторожностью и недостаточной (на мой субъективный взгляд) готовностью к риску. Быть может, это следствие биографии, быть может — обостренной ответственности за семью. Мне же лично кажется, что одна из причин — совсем слабое зрение: любая внутренняя проблема отнимает силы, необходимые для борьбы с внешним миром, и неосознанно подталкивает к экономии этих сил. (Так сужают свой мир и берегут силы старики.) Саша как минимум дважды не решался рискнуть там, где мог бы. Первый раз в 1991 году, не попытавшись даже бороться за пост экономического лидера, хотя оснований для этого у него было не меньше, чем у Гайдара. Второй — отказавшись, несмотря на мои уговоры, в начале 90-х уйти из правительства в бизнес.

С излишней осторожностью связано и особо внимательное отношение Шохина к людям, их поведению и разговорам. Для него история — не борьба социальных сил, не «смена общественно-экономических формаций» (в чем он тоже отлично разбирается), а конкретные люди, их желания, поступки, отношения, предательство, редкие подвиги. Поэтому его интервью крайне интересно тем, кто лично знает упоминаемых лиц, и куда меньше — широкой публике. Впрочем, я уверен, оно будет интересно историкам: что бы ни доказывал исторический материализм, личные качества участников событий, их отношения между собой не последний фактор исторического процесса.