Лев Вершинин - Россия, которую мы догоняем

Короче говоря, вызов был налицо. При этом, как справедливо, на мой взгляд, пишет Джозеф Фаруки, «власти мандата были озабочены, но не испуганы. Новые реалии давали им дополнительные возможности для арбитража и укрепления своих позиций». А вот евреям пришлось всерьез задуматься о том, о чем раньше думать не хотелось. В сущности, лидеры ишува многое понимали. Они — социалисты все-таки, причем рьяные, с уклоном в начетничество, — читали и Маркса, которого чтили все, и Ленина, которого уважали очень многие, и Троцкого со Сталиным, и в самом узком кругу позволяли себе кое-что даже озвучивать. «Мы, — писал Бен-Гурион, — видим ситуацию единственно возможным для себя образом. Арабы видят нечто абсолютно противоположное тому, что видим мы. И абсолютно не важно, видят ли они это правильно. Важно, что видят. Они видят иммиграцию гигантского масштаба, видят, как евреи укрепляются экономически. Они видят, что лучшие земли, неважно, как и почему, переходят в наши руки и что Англия отождествляет себя с сионизмом. Нужно признать, они чувствуют, что борются против обездоливания. Их страх не в потере земли, а в потере родины арабского народа, которую другие хотят превратить в родину еврейского народа». Иными словами, руководству сионистов хватало интеллектуального мужества, как минимум, признать, что их национальный порыв столкнулся с национальным порывом тех, кого они ранее не принимали в расчет. Однако высказать подобное вслух было невозможно, тем паче, что даже признание этого факта ничего не меняло. Идея Возвращения сомнению не подвергалась. Менялись всего лишь установки: если ранее подавляющее большинство ишува было настроено на тесную дружбу с арабами, то теперь вопрос перешел в плоскость, как говорил Жаботинский, «Мы здесь, они там», — и до полной победы или гибели.

Соответственно практике менялась и теория. Что бы там ни писал Бен-Гурион, формально арабские бунты были определены как погромы, тем более что внешние признаки, хорошо знакомые эмигрантам, присутствовали (бунты крестьян и люмпенов, повторимся, дело жуткое), сами арабы, еще недавно понимавшиеся как «близкая родня, друзья и ученики», теперь были определены как «рожденные без морали», «дикари» и даже «нацисты». Чеканную формулировку нового мышления дал Хаим Вейцман. «С одной стороны, — объяснял он, — поднялись силы разрушения и пустыни, а на другой твердо стоят силы цивилизации и созидания. Война цивилизации и пустыни стара, но мы не будем остановлены». По факту, — хотя ни г-н Вейцман, ни его единомышленники никогда не признались бы в этом даже самим себе, — такое видение проблемы означало признание социал-сионистами правоты их вечного оппонента, Владимира Жаботинского, честно называвшего себя колонизатором и отрицающего возможность взаимопонимания с арабами. Бесспорно, был в этом видении и плюс — оно помогало, отбросив вредные иллюзии, максимально мобилизоваться. Однако был и минус: война становилась нормой жизни отныне и навсегда.

Между тем осенью 1935 года арабская знать — в том числе даже клан Нашашиби, — интеллигенция и партийные лидеры обратились к властям с «Общим требованием», настаивая на проведении в Палестине выборов и расширении автономии, но главное — на закрытии въезда для евреев, то есть на отказе от Декларации Бальфура. Британцы, естественно, отказались, предложив создать общий для двух секторов «законодательный совет территории», своего рода карикатуру на парламент, где разногласия могли бы решаться цивилизованно. Идею, понятно, отвергли обе общины — и в апреле 1936 года, когда всем стало ясно, что словами делу не поможешь, арабы начали всеобщую забастовку. А 13 апреля пролилась первая кровь: толпа арабов убила еврея-прохожего. И рвануло. Стихийно (?) появившиеся вооруженные группы арабов начали действовать на дорогах, арабских водителей облагая «взносом на священную войну», а еврейских расстреливая в упор. В ответ начали стрелять евреи, причем, за невозможностью определить, кто шалил на трассах, частенько палили по наитию. В Тель-Авиве начались демонстрации против арабов («Убийцы!») и англичан («Суки, что ж так хреново защищаете?»), переросшие в дикие побоища с солидным числом «двухсотых», как евреев, так и арабов…

Происходящее совсем не напоминало прежние «дикие бунты». Все было очень политично, по правилам. Как по команде (хотя, почему «как»?) в городах начали появляться «национальные комитеты» из представителей арабских партий, а в конце апреля был создан и Верховный арабский комитет во главе, понятно, с заматеревшим Амином аль-Хусейни. «Три требования» были повторены опять, уже от имени не партий, а как бы всего населения. Была объявлена всеобщая забастовка на месяц. В случае отказа комитет угрожал прибегнуть к силовым методам. Впрочем, насилие уже шло лавиной, и к середине мая власти стали стягивать в Палестину войска. Были установлены блокпосты и комендантские часы. В виде пряника, британцы обещали ограничить въезд евреев. ВАК не удовлетворился, начались атаки на блокпосты и еврейские фермы, покушения и даже более того (бои в Яффо шли более недели, а из многих городов беззащитных ортодоксов пришлось вывезти вообще). В сельской местности появились отряды — в основном мелкие, но порой и более сотни бойцов. Горели еврейские сады и плантации, движение по трассам пришлось сделать охраняемым.

В свою очередь, не церемонились и англичане. Законодательная база у них была (законы «О коллективной ответственности и о наказаниях»), так что штрафовали и арестовывали целыми семьями, а то и деревнями. Еще более жестким наказанием считалось уничтожение домов (дом у тамошних арабов ценность семейная, строится веками и передается из поколения в поколение). А затем был принят еще и закон, вводящий смертную казнь за владение оружием без британского разрешения, вслед за чем появилась система военных судов, решение которых не могло быть обжаловано. После чего начали расстреливать. А также и вешать. К слову сказать, не только арабов. Шли на эшафот и евреи, хотя их в списке казненных намного меньше. Дело в том, что руководство ишува с самого начала охладило горячие головы молодежи (охотников «порвать дикарей на ветошь» имелось более чем достаточно), объявив политику «сдержанности». Было решено вести себя тихо, послушно, драться только в случае необходимой самообороны и помогать англичанам всем, чем можно, тем самым доказав, с кем Лондону лучше иметь дело и на кого можно положиться. Совсем без эксцессов, конечно, не обошлось, «Хагана» и «Иргун» понюхали крови, но на общем фоне это было совершенно незаметно, и англичане были довольны, что хотя бы кто-то на территории ведет себя предсказуемо. Так что на первом этапе событий стратегия ишува заключалась в активной самообороне, и даже воинственные «ревизионисты» из «Иргун», не подчинявшиеся Еврейскому Агентству, не особо спешили атаковать.