Дмитрий Соколов-Митрич - Реальный репортер. Почему нас этому не учат на журфаке?!

Танцы после ядерного взрыва

Там, где есть война, всегда есть место эмиграции. Накануне отъезда в Саратов я побывал на встрече молодежного крыла саратовского землячества в Москве. В «Сквот-кафе» пришли человек сорок вполне состоявшихся людей: главные редакторы журналов, писатели, музыканты, юрисконсульты. Смотрели сквозь слезы документальный фильм «Один день в Саратове» 1974 года, собирали пожертвования на помощь родине, вспоминали о ней в потерянном прошедшем времени. Один в один атмосфера собраний белой эмиграции: приступы ностальгии, гордость за то, что тебе удалось спастись, и горький привкус непоправимости.

Состояние наиболее амбициозной саратовской молодежи действительно можно определить сегодня одним коротким словом: бегство. Я снова на проспекте Кирова, сижу на лавочке со стройной девушкой Полиной Дормидонтовой, она рассказывает мне историю шоу-группы «Сандэй», в которой когда-то начинала свою танцевальную карьеру. Группа недавно распалась из-за обстоятельств непреодолимой силы: почти все разъехались.

– Нас было десять человек. Сегодня в городе остались трое, – рассказывает Полина. – Сережа каким-то чудом смог устроиться в банк, Леша раскрутил свой небольшой бизнес, а у меня просто родители обеспеченные, а то бы я тоже уехала.

Идем дальше. Эля танцует и преподает в Москве танец живота, Лера сделала карьеру в головном офисе «Билайна», Марина вышла замуж за сотрудника журнала «Русский репортер», Дашка стала большим мастером йоги и ведет семинары по всему миру, Оля вышла замуж в Питер, Леха стал актером, снялся в сериале «Апостол», у него куча новых предложений, Андрей работал на подтанцовке у Жанны Фриске, а теперь открыл в Москве свою танцевальную школу. Даже муж Полины, от которого ей досталась такая замечательная фамилия, бывший диджей, уехал в Москву, работает там музыкальным редактором на одном из центральных телеканалов.

– Полина, но ведь люди танцующие отличаются повышенной мобильностью. Может, история «Сандэй» – не показатель?

– Давай возьмем моих однокурсников. Там разъехавшихся еще больше. Остались процентов десять. А когда учились, все говорили: «Да ну, зачем нам эта Москва?»

Когда Полина начинает объяснять, почему молодежь бежит из города, я снова вспоминаю Дагестан. Если ты не вышел национальностью, если у тебя нет влиятельной семьи, если ты не вписан ни в какой клан, тебе нет места под солнцем. Зато ты приезжаешь в столицу «на бодряках», ты заряжен на успех, ты готов всех порвать. Наверное, если бы саратовские были чуть посмуглее и говорили с акцентом, в Москве их путали бы с лицами кавказской национальности.

Сейчас Полина занимается в самой популярной местной школе танца «Студия-64». Ее создал с нуля Кирилл Правкин – человек, который является ходячим доказательством того, что танцующие люди обладают особым пространственно-двигательным мышлением. Его коллективы выступают в лучших клубах, ездят на чемпионаты, выпускники с успехом пристраиваются в других городах. Кирилл долго перечисляет, у каких российских звезд на подтанцовке работают саратовские, балаковские, энгельсские. Он утверждает, что в столичном танцевальном бизнесе у местной диаспоры самые сильные позиции, и это правда, я потом проверял.

– Кирилл, зачем ты такой сложный танец придумал?! – раздается гундеж с танцплощадки. – Нельзя ли что-нибудь полегче?

– Нельзя! – в меру восклицательно отвечает Правкин. Тишина. Никто не перечит.

Сложный танец условно называется «Выжившие после ядерной войны». Танцующие расположены клином, право быть впереди надо заслужить в жесткой конкурентной борьбе, чуть сдал позиции – откатываешься назад. Сегодня утром Полина мне говорила, что групповой танец – хороший психотренинг, готовая модель действующей команды, формула эффективного общества. На секунду представляю себе на месте «выживших» местных боевых чиновников и предпринимателей, с которыми мне пришлось общаться на минувшей неделе. Смешно.

Как только Правкин узнает заголовок и подзаголовок моего репортажа, его прорывает:

– Я в последнее время очень много думаю обо всем этом, потому что, правда, достало. У меня такое ощущение, что в Саратове люди просто не хотят полноценно жить. Как будто кто-то сделал в этом жизненном пространстве маленькую незаметную дырочку и теперь оно сдувается. Но это лечится. Я вот уже много лет выхожу на субботник. Привычка у меня такая. Это очень тонизирует: полдня помахал граблями – и целый год чувствуешь себя гражданином. Прошло два года, постепенно люди начали ко мне присоединяться. Раз вышли, два вышли, стали общаться, ругать управляющую компанию, которая слишком много ворует, и вот уже сложилась команда, которая пытается взять дом в собственное управление. Но таких примеров я вижу вокруг очень мало. В основном всем по барабану. Терпение здесь у людей феноменальное. Не знаю, откуда это. Может, еще со времен голодающего Поволжья?

На попытки исторически осмыслить местную непруху я натыкался в Саратове постоянно. Версии – от самых экзотических («Место проклятое!») до вполне пристойных («Менталитет купеческого города: каждый за себя»). Самая популярная у местной элиты претензия к истории звучит так: «Саратову не повезло, потому что… он совсем не пострадал от войны».

– В Отечественную город остался по эту линию фронта, – жалуется его бывший главный архитектор Владимир Вирич. – Саратов уцелел, поэтому после войны сюда почти ничего не инвестировали. В результате сегодня мы имеем коммуникации чуть ли не позапрошлого века. В этом смысле тому же Волгограду-Сталинграду повезло больше.

Любой город, всерьез пострадавший на войне, имеет совсем другую психологию, – говорит Леонид Писной и тоже кивает в сторону Волгограда. – Люди, которые испытали тяготы, – у них на генном уровне из поколения в поколение передается знание о том, что действовать сообща выгоднее, чем поодиночке. В Саратове этого не было, поэтому здесь законсервировалась купеческая психология с ее индивидуализмом, мстительностью и завистью. В сущности, большинству людей тут нужен не общий рост уровня жизни, а персональное возвышение. Любой ценой. А такая психология – плохая почва для роста. Развивать что бы то ни было можно только с теми, кто умеет прощать.

Порвать жопу

– Comeback-city – это город, вернувшийся из небытия. Объективно погибавший, но потом нашедший какой-то тренд и на нем возродившийся. Саратов сейчас объективно погибает. Это еще областной город, но уже с сознанием райцентра, до положения которого он рано или поздно и деградирует. Если не зацепится за какой-то воздушный поток и не выпрыгнет в последний момент из этой воронки…

Эти слова слышит только диктофон. Мое внимание перехватил худой черный человек с белым лицом и узким белым галстуком. Он прошел мимо нашего кафе. Я видел его отчетливо, но откуда здесь взяться такому человеку? Может, все-таки померещилось?