Лев Шейнин - Проклятое клеймо

Закир замолчал, о чем-то думая. Задумались и остальные старики.

— Я видел уловы русских рыбаков, — вновь заговорил Закир. — И я могу дать вам клятву на коране, что им вполне хватает своей кефали и камбалы. Нет, они не зарятся на ваши финики…

Сильный стук в дверь прервал эти слова. Потом, не ожидая разрешения, вошел сам господин жандармский офицер Хасан Юджель. Рыбаки встали.

— Селям алейкум, старики, — прохрипел жандарм, зорко оглядывая стол. — По какому случаю такой праздник в доме?

— Моя дочь Хайшет стала невестой, высокий господин, — ответил, низко кланяясь, хозяин. — Окажите честь мне и моим уважаемым гостям — выпейте рюмку «раки». Или, может быть, кофе?

Жандарм выпил, не садясь, рюмку водки, а затем сказал:

— Есть приказ стамбульского вали. Пять молодцов должен завтра дать в армию наш поселок. Пять здоровых, молодых парней. И одним из этих пяти будешь ты, Джемиль Баяр…

И вот прошел год и один месяц с того теплого июньского вечера. Джемиль часто вспоминал о нем в холодной, грязной солдатской казарме на окраине Анкары, где он отбывал воинскую службу. Ученья начинались с рассвета. Марши и переходы, муштра, какая бывает только в турецкой армии, офицерские зуботычины, серо-желтая рваная, цвета пустыни, шинель, ношенная бог знает сколько лет до того, как ее надел Джемиль, вонючая казарма, короткий, тревожный сон.

В полдень, в разгар ученья, на плац приезжал толстый генерал, командовавший бригадой, в которой служил Джемиль. Генерал с трудом вылезал из старого, обшарпанного форда, офицеры по очереди подходили к нему и, как положено, целовали его пухлую руку. Генерал обходил застывший строй солдат, придирался к выправке, а затем, сердито махнув рукой, уезжал. Офицеры, очень не любившие своего ворчливого командира и называвшие его старым кабаном, сразу веселели и давали команду «вольно». Через час снова начинались марши и зуботычины.

Но Джемиль терпел, хотя такая жизнь скорее походила на каторгу, нежели на военную службу, терпел, так как верил, что впереди, рано или поздно, снова будут родной дом и улыбка Хайшет, и привычный с детства терпкий запах тополей и кизячного дыма, и ласковый синий Босфор, и свежий ветер, заботливо надувающий парус его фелюги.

Так шли дни, и каждый из них был тоскливее минувшего. А с воли приходили дурные вести. Родные писали, что жизнь становится все более беспросветной, что голод и нужда вконец измучили народ. В газетах сообщалось, что министерство юстиции приступает к строительству трехсот новых тюрем «по американскому образцу». Вообще все в стране перестраивалось на «американский образец». В армии открыто командовали американские инструкторы, во всех министерствах, банках и акционерных обществах орудовали финансовые, экономические, торговые и военные американские советники. Тюрьмы были переполнены. Полтораста тысяч человек томились в них только за то, что не были согласны с- политикой правительства, открыто продававшего их родину американским капиталистам.

Но самое страшное было впереди.

12 ноября 1949 года солдат разбудили еще раньше, чем обычно, и приказали надеть новое обмундирование. Потом бригаду маршем провели через весь город на анкарский аэродром. Солдаты еще не знали, что должен прилететь личный представитель американского президента Трумэна, который везет подарок турецкому президенту Исмету Иненю (тогда президентом был еще Иненю) — живого индюка.

Бригада была построена на каменистом поле анкарского аэродрома. Фотографы и кинорепортеры не дыша нацелились на приземлившийся самолет. Гремели оркестры, исполнявшие американские и турецкие марши. Президент и министры, все в черных фраках и сверкающих цилиндрах, почтительно выжидали появления дипломатического индюка.

За ними, несмотря на ранний час, толпились специально приглашенные лица: английские, французские и иные дипломаты, журналисты, богатые помещики, специально — прибывшие из своих поместий на это торжество, осанистые генерал лы, банкиры и коммерсанты с беспокойным блеском глаз, самодовольные содержатели публичных домов с изысканными манерами и бриллиантовыми перстнями, дамы в кричащих туалетах, сверкающие улыбками и золотыми зубами.

Но вот двери самолета распахнулись — и появился личный представитель господина Трумэна. Надутый и важный, он остановился на пороге самолета, позируя перед направленными на него со всех сторон фотообъективами. Грянул гимн. Защелкали фото- и кинокамеры. Президент и министры почтительно приподняли цилиндры, держа их на отлете.

Именно в этот момент два американских офицера вынесли из самолета живого индюка, разительно похожего на личного представителя американского президента. Толпа взвыла от восторга. Индюк, измученный дальним перелетом и болтанкой и испуганный ревом оркестров и толпы, что-то жалобно прокурлыкал. Может быть, честная птица хотела заявить, что она непричастна к этой глупой и грязной игре, может быть, напротив, индюк намеревался произнести несколько торжественных слов касательно прочности американо-турецкой дружбы. Словом, мало ли что может быть…

Солдаты вытянулись по команде «смирно» и с удивлением смотрели на странную церемонию. В Турции тоже водятся индюки, но никогда еще эти птицы не были окружены таким великим почетом.

Солдаты удивились, но не были испуганы. Они знали, хотя и не читали старика Брема, что индюк — птица нехищная. И как могли они предположить, что эта мирная птица, из мирного семейства куриных, будет стоить их родине нескольких тысяч солдатских жизней!..

Да, все началось с индюка. Через некоторое время президент Исмет Иненю ушел в отставку. Вместо него был избран президентом однофамилец Джемиля — Джеляль Баяр, ранее бывший министром. Но он продолжал политику своего глуховатого предшественника, хотя имел отличный слух я не мог не слышать ропота своего народа.

В июле 1950 года в Анкару прилетела другая американская птица — сенатор Кейн. Сенатор прибыл за пушечным мясом для корейской кампании. Посол Соединенных Штатов мистер Уодсворт, встречавший высокого гостя на анкарском аэродроме, почтительно доложил, что сегодня, 18 июля, все турецкое правительство во главе с президентом находится на курорте под Стамбулом по случаю религиозного праздника.

— Они молятся Магомету, сэр, — добавил улыбаясь Уодсворт. — Эти лентяи рады любому случаю увильнуть от работы. Нам, американцам, приходится работать на этих турецких ишаков…

— К дьяволу эти религиозные праздники! — загрохотал раздраженный долгим перелетом сенатор. — Я не намерен в такую жарищу тащиться в их вонючий Стамбул. И пусть едут немедленно: я привез ультиматум!..