Александр Свободин - ДЕВОЧКА ИЗ КНИГИ ОТЗЫВОВ

Не есть ли все это также и следствие наших малых знаний психологии человека, ставшего на несколько часов зрителем?

Но как изучать зрительскую психологию — не прикреплять ведь к каждому человеку в зрительном зале «датчики», соединенные с различными циферблатами, на которых стрелки отмечали бы малейшие колебания чувств? Как перейти от понятия «все люди разные» к примерному определению каких-то «групп» по сходству зрительских чувств и к начальным обобщениям, без чего нет науки?..

Очерки эти, как уже говорилось, — не научное исследование, в смысле слова, не «история болезни». Это лишь попытка в дружеском общении с человеком обнаружить характер его контактов с эстетическим началом окружающей действительности. Возможно герои очерков (по крайней мере автору так кажется) представляют не только себя, но некоторые группы общества, и в какой-то мере их чувства типичны. Однако об этом пусть судит читатель.

Теперь собеседники наши — театралы. Мы застаем их в зрительном зале, в фойе, у входа в театр, дома…

Вначале я хочу рассказать вам историю «расследования» загадочного успеха одного спектакля.

…Было это лет десять назад. В редакции сказали: в Театре имени Ленинского комсомола двести раз при полном зале прошел спектакль «Колесо счастья». Надо понять, в чем причина успеха. Пьеса неважная, спектакль средний. Мнение прессы отрицательное. Впрочем, посмотри прессу.

Я посмотрел.

Газета «Труд». Заглавие «Невоплощенный замысел». «Зритель не может простить… что острая наблюдательность, яркие краски, которые видны в портрете обитательницы Хлыновского тупика, неожиданно теряются, когда авторы поднимаются на Ленинские горы». Итак — зритель не может простить!

Газета «Советская культура». Заглавие: «Стиль жизни». Автор, не надеясь на свой авторитет, выдвинул в качестве судьи ту же фигуру зрителя: «…зритель же, ничему этому не сочувствует». Итак — зритель не сочувствует!..

Газета «Горьковская правда». (Театр выехал на гастроли!) Заглавие «Преодолевая сопротивление материала».

«В пьесе нет студенческого коллектива, а есть только безликий фон для центральных героев». Итак — безликий фон…

Наконец, в газете «Московский комсомолец» слово взяли сами зрители, и не какие-нибудь, а те самые, с Ленинских гор, которым посвящен спектакль. Два аспиранта и студент пишут: «К сожалению, в пьесе „Колесо счастья“… идеалы оказались измельченными». Итак — идеалы измельчены…

А между тем происходило непонятное. Критика продолжала ругать спектакль, публика на него ходить. Печать прекратила какие-либо высказывания о спектакле, а достать билет на него стало еще труднее.

Наконец, «Литературная газета» сделала попытку разобраться в причинах создавшегося несоответствия. Статья называлась «Спектакль имеет успех».

Первый вывод автора был несколько неожиданным: «Жизненная достоверность темы — вот что привлекает к спектаклю молодежь». Вот тебе раз, — подумал я, — ни одна из рецензий, написанных сразу после премьеры, не заметила такой «мелочи», как жизненная достоверность темы!

Отметив еще «ловко построенный сюжет» пьесы, «Литературная газета» устами своего автора предупреждала: «Опыт постановки этих пьес напоминает о том, что успех чрезвычайно опасен, что подобные пьесы воспитывают в зрителе привычку к дидактике, прописным истинам…»

Со времени этой последней рецензии прошел год. Публика по прежнему заполняла зрительный зал театра, у входа ловили «лишние билетики».

Что же происходит? — думал я. Неужели «жизненная достоверность темы» и «ловко построенный сюжет» — причина громкого и долгого успеха?

И за разгадкой этой тайны я отправился на спектакль.

…По фойе, которое в этом театре почти целиком просматривается с одного какого-нибудь удобного места, стайками, парами и в одиночку ходили девушки. Их было куда больше, чем юношей. Я не поверил первому впечатлению и обстоятельно исследовал лестницу, площадку и зрительный зал. Девушки составляли большинство. В не слишком нарядных платьицах, они, обнявшись, прохаживались по фойе и… смущались. Так смущаются они на незнакомой танцплощадке, не найдя себе кавалеров. Подходили к фотографиям актеров и подолгу рассматривали их. Обсуждали того или другого, выискивали в программе фамилии. От фотографий перекочевывали к продавщицам конфет и, считая мелочь, выбирали. За столиками в буфете было свободно.

Ходили здесь и юноши, и «солидные» молодые люди лет двадцати пяти, аккуратно державшие под руку своих спутниц. Взрослых зрителей было мало. Они группировались островками на банкетках возле стен и чувствовали себя слишком уютно, когда девичьи шеренги вплотную подходили к развешенным над ними фотографиям.

Потом в зрительном зале взрослые заняли свои места в первых пяти-шести рядах, и, когда я оглянулся на остальной зал, он уже улыбался мне одними только молодыми лицами.

От шестнадцати до двадцати двух — так определялся средний возраст зрителей. Он не изменился и через несколько дней, когда я снова пришел на этот спектакль.

— Разрешите поговорить с вами.

Она сидела одна, ссутулившись, и невесело смотрела перед собой. Одной рукой все время закрывала шею воротничком вязаной кофточки. Вопрос мой прозвучал неожиданно. Она поежилась и посмотрела на меня обведенными, серыми усталыми глазами.

— Да, на третьем курсе, вы угадали… Педагогический… Да, не москвичка. (Я опять угадал). Из Сибири, а родилась на Украине.

— Вы думаете о спектакле?

— Нет.

— А о чем же тогда?

— Думаю о том, что бывает похуже…

Мы разговаривали во втором антракте. Вся неприятность положения, в которое попал герой спектакля, уже была ясна зрителю. Он ухаживал за своей однокурсницей, хотел жениться на ней. А между тем в его городе у него была жена. Он скрывал это.

Леля П. рассказала мне историю «похуже».

Это случилось с ее подругой. Вместе учились в школе, вместе поехали в Москву, в которой до этого бывали лишь проездом, вместе набрали заветные двадцать восемь очков на вступительных экзаменах.

У подруги был мальчик старше ее на год («Ну, знаете, в школе еще они дружили…»). Он окончил школу с медалью и уехал в институт. Они поженились, когда она была на первом курсе. Мужа назначили в другой город, и ей пришлось перевестись в тамошний пединститут. Через некоторое время его перевели под Москву, и на втором курсе подруги опять оказались вместе. («Она очень хорошо училась, ее приняли обратно без особых трудностей…»). А в начале третьего курса с ней случилось несчастье. Заболела гриппом. («Мы у себя привыкли к ровной морозной зиме, и ваши московские оттепели действуют на нас скверно…»). Грипп дал неожиданно тяжелое осложнение. Вспышка туберкулеза. Легла в больницу, делали операцию. В общем история года на три. Курс пропал, дали академический отпуск. И в самое тяжелое время («Такой слабой была — ужас…»), когда только что добралась до санатория, пришло от него письмо. Длинное, путаное, надрывное какое-то: брось меня, скверный, я дрянь, пью, я тебя не стою… А смысл был один: испугался мальчик больной жены. Представляете, что с ней было, когда она получила это письмо!