Александр Свободин - ДЕВОЧКА ИЗ КНИГИ ОТЗЫВОВ

Я долго стоял в вестибюле, пережидая, пока разденется вторая смена, с шумом заполнившая гардеробы. После узнал, что во второй смене — шестьсот ребят. Никто из этих шестисот не остановился возле монтажей, даже не взглянул на них…

— Тамара, вот товарищ Александр Петрович хочет с тобой поговорить!

Директор школы, еще молодой человек с университетским значком, произнес это официально. Первая встреча сразу же обратилась в мероприятие. Тамара замкнулась, как ученица не выучившая урока, — слова надо было из нее вытягивать. Ей было не до меня. Она успела уже забыть и свое посещение художественной выставки и то, что она там видела. Она спешила, переминалась с ноги на ногу, и оглядывалась на дверь. Тамара крупная девушка с милым, всегда улыбающимся лицом. Она немного наклоняется вперед по естественной привычке высоких людей.

— Ну, а что тут такого, я не понимаю; Ну да, мне все очень понравилось, а разве это нельзя?

Разговор не получался. Мы условились встретиться у нее дома и она, дождавшись пока директор кивнет ей, сразу сделавшись радостной, выскочила из кабинета.

— Да, трудно, трудно у нас с эстетическим воспитанием, — не очень понимая, что же я хотел услышать от Тамары, сказал директор — Семьи за малым исключением ничего здесь не дают, ну есть несколько семейств, где дети музыке учатся и фигурному катанию, сейчас модно, а так, знаете… ребенок сыт, обут, в школу ходит…

Директор не окончил мысли, но мысль его была ясна. Вся тяжесть эстетического воспитания школьников — на мне, на школе.

Мы пошли с ним по этажам и он, гордясь, указывал мне на многие метры «монтажа», на целую стену репродукций картин Третьяковской галереи (Школьная Третьяковка было написано сверху), на огромную стенгазету. Поднялись на пятый этаж.

— Актовый зал! торжественно произнес директор. Я понял: это его гордость.

Стены выкрашены в розовый цвет. На сцене — плюшевые кулисы. На боковых стенах зала развешены транспаранты, написанные зубным порошком. Каждый — по длине точно соответствует пространству двух окон. Потом следует промежуток в одно окно и снова транспарант. Ниже, в простенках окон и на стене, противоположной сцене, — «монтаж» (по восемь рядов по четыре репродукции в ряд). Перед сценой — длинный стол, покрытый зеленым сукном. На столе графин и стакан…

Мы долго разговариваем. Директор интересный человек, работящий, образованный. Производственные мастерские его школы, или, как их здесь любовно называют, «школьный завод», славится в районе. Директор полон идеями политехнического обучения, печатает статьи в «Комсомольской правде». Он турист и альпинист и водит своих ребят в походы, которым завидуют в других школах. А вот то, что убранство «актового» зала безвкусно и примитивно, не видит.

По всей вероятности, актовый зал должен создать у ребят настроение приподнятости, торжественности, уважения к порядку школы и ее традициям. А между тем чувства возникают иные. Геометрическая симметрия в расположении лозунгов и «монтажей» как бы навязывает уважение лишь одному порядку, порядку правильного строя, а зеленая скатерть и графин ассоциируются с заседаниями.

Как же директор не видит всего этого?

И, наконец, как он не видит, что его школа своей неуютностью — родная сестра вокзала!

И мерещится что-то общее между записью Тамары в книге на выставке и тем, как «официальна» ее школа. Вспоминаю: много больших и ярких картин, но очень пестрых! Разве нельзя рисовать гладко?

Это, конечно, о другом, а все-таки: поменьше разного! — так и слышится затаенный ее призыв, — я еще не могу так много разного!

Александр Петрович, ну скажите, ну как это люди видят по-разному — глаза-то у всех одни!

— Одни-то одни да взгляд разный! Ну, хорошо, а зачем вы шьете себе платье не такое, как у вашей подруги?

— Но то же платье!

Так начался наш разговор о живописи и художниках. Дома Тамара не дичилась. Тамарина мама характером домоводительница из тех женщин, чьи руки вечно в следах какой-нибудь домашней работы, любила принимать гостей. В хозяйстве ее, несмотря на то, что оно велось в новой кухне нового городского дома, существовали, как я понял, сельские запасы. И разговор вышел домашний, необязательный.

Новую квартиру семья Тамары получила недавно, и радость от новоселья еще чувствовалась. До переселения они жили неподалеку, в деревянном двухэтажном доме. Газ туда, конечно, провели, но никаких прочих удобств, вроде ванны, дом решительно не принимал. Жильцы даже не ходили по этому поводу в райсовет. Чего уж там и так было видно: не выдержит дом, рухнет! Но обрушилась новость — их будут «сносить». Тамарина мама подробно все это рассказывала: «Приходит раз Петровны, соседки, муж…» И жильцы замечтали о новой жизни. Планы семейные пересматривались. В новом доме всем хотелось иметь новую мебель или хотя бы что-нибудь новое и удобное. В наш, родимый, не только рижского шкафа — и простой двуспальной кровати не внесешь — жаловалась, вспоминая, Тамарина мама.

Я сижу в их новой квартире, в которой мечтали они жить по-новому, и во время рассказа хозяйки оглядываю ее. Когда люди долго живут на одном месте, вещи, их окружающие, накапливаются постепенно, и каждая новая словно бы притирается к другой, постарше. Приток вещей не бесконечен, в какое-то время он замирает на много лет. Но вот врывается свежая волна, и вторжение вещей в квартиру возобновляется. Однако за время затишья вещи там, вне квартиры, успели заметно измениться. Ворвавшись в старую обстановку, новые вещи не соединяются с ней. Они пришельцы, завоеватели, одиноко и нагло возвышаются среди туземцев.

Главное положение в комнате занимает трехстворчатый, полированный рижский шкаф отменного дерева с игрой. Есть еще телевизор «Рекорд» на тумбочке, покрытой белой ажурной салфеточкой. Сам телевизор покрыт другой салфеточкой, тоже ажурной, с мережкой. Никелированная кровать с шариками, простой стол, накрытый скатертью с кружевными узорами, этажерка, на каждой полке которой тоже вышитая салфеточка, а на верхней стоит вытянутая зеленоватая стеклянная ваза с бумажным цветком.

Мы продолжаем говорить о живописи.

— Ну, мне нравятся, когда все хорошо нарисовано, когда все как настоящее, вот я и написала про этого художника, ведь он же хороший художник. Правда же хороший?

— Мне больше нравятся другие!

— Вам, наверно, нравится всякая пестрота. Там возле нее кричат разные мальчишки, но ведь на самом деле, вот на самом деле, если так просто смотреть?! Что я, совсем уже не того?..

Тамара буравит указательным пальцем свой висок и все допытывается, что же я думаю «на самом деле»…

Когда мы вошли в Третьяковскую галерею, она призналась, что впервые на выставке в такой узкой компании.