Николай Рерих - Врата в будущее. Эссе, рассказы, очерки

Я знал многих почитателей Рериха. И когда я вспоминаю самое сокровенное, что было в них, мне понятно сказанное художником: «У всех вещей есть своя аура. Чуткий дух подбирает в окружающих предметах близкую ауру».

Так ли это — судите сами. Я видел «Италию» Рериха у Блока. «Вершины гор», «Поцелуй земли» и «Прокопия Праведного, молящегося за неведомых плавающих» у молодого, трагически погибшего Слепцова, а «Тропу прямоезжую», «Варяжский путь» и «За морями земли великие» у Крачковского.

Всех троих уже нет в живых. С мечтой об иной отчизне — «не этой сумрачной стране» умер гениальный Блок. Цветущая земля приняла в свои недра молодого прозелита в искусстве Слепцова. Он погиб сброшенный лошадью во время верховой прогулки. Умер и трогательный в своей наивной вере «варяг» Крачковский, всю жизнь мечтавший о новых путях, о «тропе прямоезжей» и погибший «за морями», там, где «земли великие».

Я вспоминаю все это. Мне понятно, за что так любили Рериха Слепцов и Крачковский.

Мне понятны слова Блока:

У всех вещей своя аура. Искусство Рериха раскрывает ее.

Одна женщина-поэт средневековой Индии воспевает жизнь в следующих строках:

Оставаясь на Западе и в Америке, Рерих всегда открыто заявлял о своей привязанности к новой «идущей шумным прибоем» России, а здесь, уже у нас, с великой любовью рассказывал нам о далеких, «убаюкивающих мир покоем» странах Востока.

Драгоценная чаша вековой культуры Запада тускнеет, погружаясь в тяжелое лоно океана.

На смену ей, сквозь лиловый сумрак надвигающейся ночи, в расщелинах сияющего неба «новые звездные знаки блестят и туманность созвездий ясна и прозрачна».

Золотая Азия и Московская Русь. Древние связи. О сказочной Индии поется в русских былинах.

Со времен давних, с XV века, дошел до нас голос Афанасия Никитина тверитянина: «Аз же от многие беды поидохом до Индии».

В сказочно цветистом Ярославле XVII века шелками и бирюзой торгуют индийские гости.

О богатых дарах Индии поют нам фрески причудливых храмов, золото тканей, бирюза эмали, тонкий узор чеканки на лезвии меча.

«Залила кровью мир война. Засухи, ливни нарушили вековое устройство. Явил лик голод». Снова забытое прозвучало: «от многих бед поидохом до Индии».

Древние связи. Золотая Азия и Московская Русь.

Не печальтесь, что сильные уходят «в горы». А мудрые покидают города.

Время настанет — вернутся обогащенными.

Безграничные дали открылись перед изумленными глазами всего человечества. Но жажда не утолена. Сколько неожиданных и неисчислимых по своим последствиям открытий ждет нас еще впереди.

Благословенны дары творящих непреходящее. Благословенны дни идущих путями Красоты и Правды.

Запад издавна тянуло к красочному Востоку. Тянуло неудержимо, властно. Многие гибли на этом пути. Многие выходили победителями.

Гибли оттого, что думали победить оружием. А побеждали словом. Сейчас поняли. Начинаем думать — оружие бессильно перед словом, рожденным знанием.

Извилист путь. Обрывисты кручи. Всего несколько шагов, и снова поворот. За ним вершина холма, открытого солнцу и всем ветрам.

Путник! Обрати взор свой к Востоку, где неугасно горит тройное светило Ориона. Останови коня, путник, и в глубоком молчании внимай словам Учителя:

Мерно звучит колокольчик в мертвенной тишине пустыни. И длинная синяя тень верблюда ложится на золотой песок.

Мы все кочевники в этом утлом мире, где печаль граничит с радостью, а жизнь со смертью.

Михаил Бабенчиков, 1926

Жене моей

Кто хоть немного соприкасался с археологией и хоть один раз побывал на раскопке, тому ведомо, насколько увлекательно это дело. Обычное по сему предмету острословие: «Археология — мертвечина! Пыльная наука — археология! Гробокопатели! Вампиры! Прозаики! Мумии!» — особенной остротой, боюсь, не отличается.

— Помилуйте, слышу, это до России, пожалуй, не относится; у нас-то какая же археология, разве кроме степей? Хорошо и прилично говорить об археологии в Греции, в Италии, наконец, на нашем Юге и Востоке, а здешние меланхлены и гипербореи вряд ли оставили после себя что-либо занимательное!

— Да ведь всякая местность, мало-мальски пригодная для жилья, имеет свою археологию, будет ли это Киевская, Новгородская или Петербургская губерния…

— Что такое? Скажете, что и Петербургская губерния тоже даст пищу для археолога? Подите вы! Я понимаю говорить о раскопках в Помпее, Азии, в степях, на худой конец в Новгороде — все-таки варяги там, что ли, но раскопка Петербургских курганов, да это даже не принято как-то! Точно на свалке сардинные коробки вырываете! Неужели и здесь что-нибудь может находиться? Пожалуй, одни шведские пуговицы, потерянные в петровское время!

Действительно, зачастую древности С.-Петербургской губ. или древней Водской Пятины Новгорода пользуются в обиходе репутацией довольно сомнительной; всякий археологический памятник этой местности, о котором уже трудно сказать, что это случайная груда камней или естественное возвышение, относится ко времени шведских войн. Древние кресты Новгородского типа, обильно встречаемые на полях, — шведские. Курганы — шведские могилы; городища — «шведские шанцы». Словом, все, что несомненно принадлежит древности, — все шведское, хотя на самом деле вовсе не так.

Шведский, петровского времени, элемент играет самую последнюю роль среди древностей Водской Пятины (СПб. губ. тоже). Никто шведскими древностями этого периода не занимается, и никакого интереса они представить не могут. И без них материала более чем достаточно, материала важного и поучительного. Главный контингент местных древностей составляют памятники от X до XV в. Подробности древнерусского обряда погребения и анализ найденных в курганах предметов позволяют без большого колебания отнести эти древности к новгородским пограничным славянам. С севера давила на них Чудь и Ижора, финские племена, сидевшие на Неве и по Приладожью; на западе они граничили с Финской Емью (эстами), на северо-западе с небольшим, родственным эстам и тавастам, племенем Водью, давшим название всей Пятине. В настоящее время Водь и Воддьялайзет занимают небольшое число селений в районе Петергофского уезда.