Борис Сопельняк - Секретные архивы ВЧК-ОГПУ

Но письма письмами, а как действовал сам Унгерн? Как всегда, последовательно. 21 мая он сочинил и собственноручно написал «Приказ русским отрядам на территории советской Сибири № 15». Называя комиссаров, коммунистов и евреев «разрушителями и осквернителями России», барон заявляет, что «мерой наказания для них может быть лишь одно — смертная казнь разных степеней».

И далее: «Комиссаров, коммунистов и евреев уничтожать вместе с семьями, а все их имущество конфисковывать!» Навербованному в дивизию разбойничьему сброду суть приказа объяснили еще проще: «Можете убивать и грабить еврейские семьи до тех пор, пока сумки от овса не наполнятся добром».

Надо ли говорить, что этот изуверский приказ исполнялся охотно, а в случае отсутствия рвения в ход шли бамбуковые палки или голодные крысы.

Попировав и пограбив в Монголии, Унгерн затеял поход на Россию. 21 мая 1921 года Азиатская дивизия покинула Ургу и двинулась на север. В среде здравомыслящих офицеров поднялся ропот, они прекрасно понимали, что силами одной дивизии Красную Армию не победить. Когда появились первые дезертиры, Унгерн решил преподать урок всему офицерскому корпусу.

Поручик Ружанский бежал не с пустыми руками: он подделал подпись барона, получил приличную сумму денег и поскакал в один из лазаретов, чтобы забрать служившую там жену. Поручика догнали, а жену арестовали и отдали на поругание казакам. После этого на площадь согнали всех жен офицеров, в том числе и жену Ружанского, приволокли поручика, прилюдно перебили ему ноги, «чтобы не бежал», потом — руки, «чтобы не крал», и повесили на вожжах в пролете ворот. После этого расстреляли и его жену.

Унгер был уверен, что испугает недовольных и заставит служить ему беспрекословно. Но он просчитался... Поход на Россию с самого начала не заладился. Вздувшиеся реки, массовое дезертирство, низкий боевой дух и, самое главное, отчаянное сопротивление красноармейцев превращали в дым мечту Ун-герна захватить сибирскую железную дорогу в районе Байкала, взорвать туннели, отрезать Дальний Восток от Советской России и восстановить там власть Японии.

Барон предпринимал все новые атаки, вырезал целые села, расстреливал немногочисленных пленных, но стратегического успеха не было. Как человека военного его больше всего поражала стойкость красноармейцев и их нежелание сдаваться в плен.

— Шикарно, — говорил озадаченный барон.—Стреляются, но не сдаются!

Когда красные подтянули свежие силы, а против конницы барона стали использовать аэропланы, Унгерну пришлось отступить на территорию Монголии. Осатаневший от неудач, лошадиных доз опиума и бесконечных приступов головной боли, барон окончательно озверел: всю злобу он срывал на своих, расстреливая отставших, бросая на съедение волкам раненых, четвертуя непокорных.

Один из очевидцев этого отступления несколько позже писал:

«Барон, свесив голову на грудь, молча скакал впереди своих войск. На его голой груди, на ярком желтом шнуре висели бесчисленные монгольские амулеты и талисманы. Он был похож на древнего обезьяноподобного человека. Люди боялись даже смотреть на него».

Молчание барона породило совершенно неожиданную идею: он решил увести остатки дивизии в Тибет. Тут уж возроптали самые верные! Именно в эти дни созрел офицерский заговор: Унгерна решили убить. Шесть человек палили в него с пяти шагов — и все промахнулись! Тут же созрел новый заговор: на этот раз среди ночи стреляли по его палатке. Опять мимо!

— Амулеты! Его защищают монгольские амулеты! — продолжая стрелять, кричали взбешенные офицеры.

Что тому виной — амулеты, талисманы или дрожавшие от беспробудного пьянства руки офицеров, но барона не задела ни одна пуля.

А закончилось все это довольно прозаично: остатки его войска двинулись в Маньчжурию, причем мелкими группами. Барон же в темноте прибился к монгольскому отряду. Некоторое время ехал вместе с ними и даже отдавал какие-то приказы. Потом монголы вспомнили былые обиды, стащили Унгерна с коня и крепко связали. Через некоторое время они наткнулись на красноармейский разъезд и сдали ему генерала Унгерна.

Вот, собственно, и вся история его пленения. Есть, конечно, и более героические версии, но все они сводятся к одному: соратники барона покинули, а монголы предали. Погибнуть в бою, как представителям восемнадцати поколений его древнего рода, Унгерну не удалось. Сорвалась и попытка покончить с собой, так как дурак-денщик, вытряхивая халат, выронил из кармана ампулу с ядом.

Самое же странное, он мог без труда сойти за какого-нибудь бедного монгольского арата — настолько Унгерн был грязен, тощ и неопрятен. Но барон, гордо вскинув голову, назвал и свою фамилию, и должность, и звание. Красноармейцы расхохотались и не поверили этому грязному оборванцу.

— Врешь! — покатывались они со смеху. — Этак любой прощелыга может назвать себя Унгерном.

И только в Троицкосавске, где дислоцировался штаб экспедиционного корпуса 5-й армии, барона признали, чему он был несказанно рад. Не меньше его такой добыче были рады и красноармейские командиры. Потом барона передали чекистам, но и те со знатным пленником обращались предельно вежливо. Барон отвечал тем же: на допросах не хамил, на вопросы отвечал терпеливо, подробно и спокойно.

Главной причиной своих неудач он считал то, что «ему изменило войско», и больше всего его смущало то, что «ему приходится играть роль мертвого тела, доставшегося врагу». Унгерн прекрасно понимал, что никакой пощады ему не будет, что пуля ему обеспечена, но от навязанной роли знатного пленника отказаться не мог.

А упоенные удачей победители возили барона из города в город, водили по учреждениям, в народных театрах организовывали нечто вроде показательных судебных процессов, короче говоря, везде и всюду демонстрировали свой успех.

Тем временем в городе Новониколаевске (ныне Новосибирск) был сформирован Чрезвычайный революционный трибунал во главе со старым большевиком Опариным. Общественным обвинителем назначили секретаря ЦК Емельяна Ярославского (он же Михаил Израилевич Губельман), а защитником — бывшего присяжного поверенного Боголюбова.

Суд над бароном начался 15 сентября 1921 года в здании загородного театра, больше известного под названием «Сосновка». Желающих посмотреть на барона было так много, что билетов на всех не хватило и у подъезда собралась огромная толпа.

В одном из архивов мне удалось разыскать полуистлевший экземпляр газеты «Советская Сибирь», в которой опубликован довольно подробный репортаж об этом диковинном событии. Если учесть, что автором репортажа был побывавший в казематах Лубянки будущий полпред СССР в Финляндии и Великобритании, а затем заместитель наркома иностранных дел Иван Майский, думаю, что стоит привести хотя бы небольшой отрывок из этого репортажа: