Эксперт Эксперт - Эксперт № 01-02 (2014)

Поэзия, основанная на операциях с «чужим словом», подслушанным в речи, по сути, сводится к созданию условий для того, чтобы любой «материальный объект» мог быть воспринят в качестве искусства. Так, Лев Рубинштейн писал свои тексты на библиотечных карточках — это были обрывки подслушанной речи. Концептуалист, как писал первый теоретик московского концептуализма Борис Гройс еще в 1979 году, занимается именно созданием условий для восприятия, а не собственно артефактов. «В сознании зрителя проект такого искусства должен быть настолько ясен, чтобы он мог повторить его, как повторяют научный эксперимент: не всегда для этого бывают знания и аппаратура, но в принципе это возможно всегда», — пишет Гройс.

В начале 1980-х концептуализм вошел в русскую поэзию в статусе претендующего на безальтернативность творческого метода, который помогал не только писать, но и читать современников: как концептуалист теперь мог быть прочитан кто угодно. Ну а уровень задавал «поэт-перформансист» Пригов. Вот один из ранних его текстов:

Течет красавица Ока

Среди красавицы Калуги

Народ- красавец ноги- руки

Под солнцем греет здесь с утра

Днем на работу он уходит

К красавцу черному станку

А к вечеру опять приходит

Жить на красавицу Оку.

И это есть, быть может, кстати

Та красота, что через год

Иль через два, но в результате

Всю землю красотой спасет.

Это типичный соц-арт, позволяющий воспользоваться сложившейся стилистикой, вывернув ее наизнанку. Концептуально — гипертрофировать общее место советского оптимизма в окружении «черных станков», да еще и подчеркнуть убогую преемственность с русской классикой. Концептуализм умеет работать с абсурдом, в этом его продуктивная сила. Но абсурд работает, когда он отсылает к реальности, — тогда он позволяет показать лоскутное, примитивное сознание. Абсурд — отличное средство расчистки омертвевшей культуры, способ предъявить ей свою убогость. Есть исторические периоды, когда культура действительно нуждается в такой расчистке — и тогда концептуализм или его аналоги необходимы. «Концептуализм выступает как критика художественного разума, разоблачающая под покровом лирической задушевности или эпической живописности скелет идеепорождающей конструкции», — отмечает литературовед Михаил Эпштейн. Но достаточно периоду концептуализма затянуться лет на двадцать, становится ясно, насколько старательно своей установкой на косноязычие и графоманию как прием он выжигает ростки чего бы то ни было живого, в возможность которого принципиально не верит. В русской поэзии получилось именно так.

Миф о многоязычии

Концептуализм вдохновил самое массовое и организованное поэтическое движение 1990-х — союз молодых литераторов «Вавилон». Деятельность союза была кипучей и разнообразной: поэтические фестивали, альманах молодой поэзии, один из первых литературных сайтов. Главная фигура «Вавилона» — Дмитрий Кузьмин, заявивший о «поколении Вавилона». Идея, лежащая в основе движения, была очевидна: многоязычие, представление о «множестве художественных языков, среди которых невозможно выделить главные» — это формулировка Кузьмина конца 1990-х. Многоязычие — следующий шаг после концептуализма, шаг, призванный уравнять все языки. То есть никто ничего не продолжает — все как бы начинают свой разговор сначала. «Среди разных групп молодежи 90-х, — писал в начале 2000-х критик Илья Кукулин в предисловии к антологии новейшей поэзии, — возникли представления о том, что строить жизнь по проектам и сценариям, доставшимся в наследство от предыдущих поколений, уже невозможно и что нужно вырабатывать новые принципы отношения к миру и искусству». Вот этот провозглашаемый культ новизны на деле не имел оснований — новое реализуется лишь с опорой на традицию, а традиция была молодой поэзией отброшена. Ей было важно уравнять в правах явления разных порядков — в результате такой операции выигрывают маргиналы.

Вышедшая в 2004 году антология новейшей поэзии «Девять измерений» подводила итог деятельности уже распавшегося «Вавилона», идеологи которого нашли к этому времени мощного союзника — издательство «Новое литературное обозрение», возглавляемое Ириной Прохоровой, сестрой крупного бизнесмена Михаила Прохорова. К моменту выхода антологии в осмыслении современной поэзии наконец появился серьезный противовес: с полномасштабной критикой основ поэтической деятельности «Вавилона» и филологической — НЛО выступил журнал «Вопросы литературы». Его главный редактор Игорь Шайтанов показал в одной из статей, что за декларируемым многообразием поэтических языков на деле просматривается рецепт, по которому написано большинство текстов антологии. Рецепт содержит три постмодернистских компонента: спонтанность опыта, предполагающая фокусировку на сиюминутном настоящем; ненормативность языка и грамматики и рефлексивность, выражаемая обилием цитат и ссылок на теоретиков современного искусства. Одна из статей Шайтанова называлась «Инфантильные и пубертатные» — так он типологически определил для себя новое поколение.

Установка на принципиальное многоязычие современной поэзии к концу 2000-х потеряла еще недавно абсолютный смысл. Окончательный перелом произошел в 2005 году, когда в России была впервые вручена национальная премия «Поэт», в появлении которой решающую роль сыграл Анатолий Чубайс. Однажды глава РАО «ЕЭС России» позвонил своему любимому поэту Александру Кушнеру и спросил, что он может сделать для русской поэзии, — и поэт оказался готов к этому вопросу. Александр Кушнер был первым, кто эту премию получил, следующими стали Олеся Николаева, Олег Чухонцев, Тимур Кибиров и др. Главное — премия обозначила магистральный путь, которого уже долго в поэзии не было. Имена, называемые попечительским советом, в который вошли выдающиеся филологи и поэты, имеют сегодня наибольшее основание претендовать на звание абсолютных величин в русской поэзии. Горизонтали языковой множественности оказалась противопоставлена новая иерархия, выработанная самим цехом хранителей высоких традиций. И взгляд на лауреатов этой премии заставляет пересмотреть миф о вавилонском смешении поэтических языков.

Как это ни парадоксально, Пушкин и Баратынский, Маяковский и Есенин, Бродский и Ахмадулина, при всей индивидуальности каждого из них, не являются представителями разных языков поэзии. Разность достижима, если абсолютизировать сами темы или формы, но это еще не гарантирует собственно поэзии. В творчестве больших поэтов есть то, что не оспаривается никем из них, — осознанный контакт с традицией, напряженная работа с ней, результатом которой, собственно, и становится индивидуальность. Если кто-то из них делает вид, что пишет с чистого листа, то он только делает вид — как, например, Маяковский. На деле традиция для всех — неоспоримая ценность, вся творческая работа ведется на ее границах. По одну сторону этой границы — эпигоны, работающие с готовыми стилями, с другой — экспериментаторы, которым тысячелетние литературные традиции только мешают, потому они пытаются убедить себя, что человек, занимающийся искусством слова, способен от них оторваться, шагнув прямо в жизнь.