Гаральд Граф - Моряки. Очерки из жизни морского офицера 1897‑1905 гг.

Прошло несколько минут, черные все еще горланили, мне наконец это надоело, и я на них как можно строже прикрикнул. Если бы они действительно что‑либо замышляли, то после этого должны были начать приводить в исполнение свой план, и вдруг я увидел, что ближайший встает. Ну, думаю, начинается, и сердце екнуло, но оказалось, что он лишь переменился местом с другим, и они опять начали быстро грести.

Я облегченно вздохнул, значит, страхи были напрасны, и постоянное беспокойство за золото зря навело меня на такие мысли. Очевидно, гребцы просто устали, хотели отдохнуть и поменяться местами, да в чем‑то не поладили, вот и вышла руготня. Ужасно глупо, но надо было понять мое состояние, и потом ведь черные по‑французски знали только несколько слов, так что объясниться с ними было трудно.

Когда шлюпка добралась, стало уже совсем темно. Мне помогли вытащить вещи, и я, щедро расплатившись с гребцами в награду за то, что так плохо о них подумал, взобрался по трапу на пароход. Через несколько минут он снялся с якоря и ушел в море.

Глава семнадцатая

Пароход оказался переполненным, так что меня поместили четвертым в маленькой каюте. Уже не говоря о том, что так скученно жить с чужими людьми вообще неприятно, но из‑за золотого груза эти сожители были особенно нежелательны. Кто они такие, я понятия не имел, тем более что все так же случайно попали на пароход и не принадлежали к офицерскому составу. Значит, снова предстояли беспокойства, и все это надоело, так как длилось третью неделю.

Путешествовать до Сайгона предстояло восемнадцать дней, с заходом на о. Цейлон, в Коломбо, лежавшее ровно на полпути. Поэтому я решил на следующее же утро пойти к капитану парохода с просьбой взять на сохранение деньги, авось он окажется сговорчивее, чем консул в Джибути.

Капитан знал, что я русский офицер, и был чрезвычайно любезен. Когда же выяснилось, что у меня в чемодане большая сумма денег, то он пришел в ужас и в первый момент, кажется, тоже желал отказаться их сберечь. Но не так‑то легко было отмахнуться, потому что в случае кражи на пароходе ему все равно не миновать бы неприятностей, в особенности после того как я сделал официальное заявление.

Немного подумав, он ответил, что посоветуется с заведующим хозяйством и сообщит результаты. Оставалось только встать и раскланяться. Капитан проводил меня хотя и не менее любезно, но очень озабоченно. Скоро пришел ревизор и от имени капитана выразил согласие взять деньги на сохранение за полпроцента со всей суммы. Я охотно принял это предложение, хотя и находил несколько странным, что за такую услугу они требуют плату. Зато уже через полчаса я уже гулял по палубе, имея в кармане расписку о принятии денег на хранение, и чувствовал себя прекрасно.

Среди ехавших на пароходе офицеров был один полковник, который считался начальником эшелона, и капитан не замедлил ему рассказать, кто я такой. Тот этим заинтересовался, и скоро ко мне подошел молодой офицер с приглашением. Полковник, как истый француз, оказался чрезвычайно любезным человеком, рассыпался в симпатиях к России, расспрашивал о войне и куда и зачем я еду.

В это время как раз весь мир потерял следы эскадры адмирала Рожественского, и никто не знал, какими путями она идет. Оттого полковника это страшно интриговало, и ему хотелось допытаться, знаю ли я, где она находится, и плохо верил, что мне это неизвестно.

Потом он попросил меня надеть форму, назначил офицера, чтобы тот, в случае нужды, помогал мне, и пригласил на обед, устраиваемый в мою честь. Такому повороту дела я мало обрадовался и, хотя благодарил за внимание, искренно сожалел, что инкогнито раскрыто и что меня сделали предметом всеобщего внимания. Особенно было неприятно во время еды в кают‑компании, и я часто не знал, куда деваться от любопытных взоров.

На следующий день состоялся обед, и в нем приняли участие старшие офицеры эшелона. Обстановка была очень торжественной, французы были даже при орденах. Когда все собрались, «состоящий» при мне офицер пригласил меня в салон. Сам полковник представил присутствующим и усадил рядом с собою. Все это приводило меня в большое смущение, и я, правду сказать, даже стеснялся говорить.

На мое счастье, полковник оказался таким разговорчивым, что весь обед проговорил один, и мне только изредка приходилось подавать реплики. Но самый трудный момент настал, когда дело дошло до шампанского и в мою честь был провозглашен тост.

Никогда в жизни я не говорил речей, да еще на французском языке, на котором изъяснялся плохо. Однако что‑то ответить было необходимо, и я, собравшись с духом, встал, извинился за плохое произношение и, поблагодарив за оказанное внимание, выпил за Францию и ее доблестных офицеров. Таким образом, кое‑как сошло. После этого подали кофе с ликерами, и сразу стало проще и веселее.

В разговоре со мною некоторые выражали удивление, что в России таким молодым офицерам дают столь «ответственные поручения», в особенности же удивлялись, узнав, что мне 19 лет. Как я ни старался уверить, что никаких «чрезвычайных миссий» не имею, но, по‑видимому, разговоры на корабле так преувеличили сумму, которую я вез, что они не хотели верить. Впрочем, под конец мне надоело опровергать, и я решил, что, коли им так хочется меня считать «особо доверенным лицом», пусть считают.

Пароход оказался далеко не первоклассным, и помещения на нем были маленькие и неудобные. Днем с большим трудом удавалось находить на палубе местечко в тени, на солнечной же стороне и в каютах стояла нестерпимая жара. Оживление наступало только после обеда, когда солнце заходило и спускалась прохладная ночь. Все восемнадцать дней пути был полный штиль. Океан как зеркало, на небе ни облачка, а ночью горели яркие звезды, широко белел Млечный Путь, и светила луна.

Такое спокойствие и приятное путешествие располагали общество к хорошему настроению и желанию веселиться, тем более что среди пассажиров было несколько молодых дам. Поэтому по вечерам устраивались танцы и импровизированные концерты, даже солдаты раз устроили кабаре и пригласили пассажиров. Кабаре понравилось, и особенно поразило искусство некоторых артистов‑солдат гримироваться женщинами и их изображать. Время проходило оживленно, недаром это был французский пароход и на нем ехали исключительно французы.

Через девять дней добрались до Коломбо. Здесь должны были простоять восемь часов, и, следовательно, появилась возможность съехать на берег. Я отправился в компании с моим приятелем, французским офицером. Мы объехали город и осмотрели все достопримечательности, которых имелось не так много. Главный интерес представляла природа… Она действительно была великолепна. В глубине острова, говорят, еще красивее, но, к сожалению, мы не имели возможности туда съездить. Даже сам народ, в особенности мужчины, очень своеобразны и красивы, и их правильные черты лица и длинные волосы напоминают библейские типы. Невольно бросалось в глаза, как они любят за собою ухаживать: сплошь и рядом встречались сидящие на земле туземцы и работающие над их прической странствующие парикмахеры.