Александр Беззубцев-Кондаков - Почему это случилось? Техногенные катастрофы в России

Эксперимент не сочли необходимым согласовывать ни с конструкторами реактора, ни с Госатомнадзором СССР. А директор станции Виктор Брюханов на суде вообще заявил, что ничего не знал об эксперименте с четвертым энергоблоком: «Я знал, что будет ремонт реактора, но обычный. О программе испытаний я не знал, я ее не видел». Можно, конечно, предположить, что Брюханов просто не хотел брать на себя ответственность за эксперимент, но вполне возможно, что сотрудники ЧАЭС во главе с главным инженером Фоминым не придавали эксперименту достаточно серьезного значения и потому не сочли необходимым информировать о нем директора. В пользу второго предположения также говорит и то обстоятельство, что никаких дополнительных мер безопасности на станции принято не было.

Директор Виктор Петрович Брюханов запомнился своим коллегам как хороший руководитель, ответственный человек и трудоголик, отдававший работе всю свою энергию и знания. Но вот именно со знаниями, как выяснилось, у Брюханова были проблемы, он не был специалистом в области атомной энергетики, до назначения на ЧАЭС работал на Славянской гидроэлектростанции. Впоследствии на суде Виктор Брюханов на вопрос об особенностях работы реактора откровенно признался: «Я не физик. Я не мог знать» . Он искренне считал, что самая большая неприятность, какая может случиться с реактором, «это разрыв трубопровода». А главный инженер ЧАЭС Н.М. Фомин на суде говорил: «…Возможность такой аварии не была описана, и даже намека на такое не было. Я не специалист по ядерным делам». В подобном же духе были и высказывания начальника смены В. Рогожкина: «Я не представлял, что разгон может привести к взрыву. Ни в одном из учебников нет того, что наши реакторы могут взорваться». У руководства станции стояли люди, которые не были специалистами «по ядерным делам».

В 8 часов утра 25 апреля на станции прошло селекторное совещание, на котором речь шла в том числе и о том, что на четвертом блоке идет работа с недопустимо малым запасом стержней-поглотителей. По сути, была названа причина будущей катастрофы. Но руководство не придало значения грозящей опасности.

Собственными руками персонал Чернобыльской станции превращал реактор в атомную бомбу. Инженер дозиметрического контроля ЧАЭС Э.В. Ситникова, давая на суде свидетельские показания, рассказывала, как ее погибший от лучевой болезни супруг — заместитель главного инженера станции А.А. Ситников приходил встревоженный с работы и говорил: «Оборудование неисправно, работать невозможно, а останова не дают. Как хочешь, так и…» Участник ликвидации последствий Чернобыльской аварии Юрий Васильевич Поликарпов пишет, что нельзя не удивиться тому, как «целенаправленно шли люди к закономерному финалу, насколько упорно пытались обмануть автоматику».

Перед началом эксперимента была отключена система аварийного охлаждения реактора, что впоследствии будет оценено как преступная ошибка. Когда система безопасности уже была выключена, оказалось, что на одной из украинских электростанций произошла остановка энергоблока, в сетях возник дефицит электроэнергии. Поэтому диспетчер не разрешил чернобыльцам останавливать реактор, который теперь работал без системы аварийного охлаждения.

В 00 часов 28 минут операторы приступили к снижению тепловой мощности реактора. Но вместо запланированных 700 МВт мощность реактора внезапно упала до 30. Реактор встал, но чтобы не сорвать запланированный эксперимент, персонал станции начал его искусственно «разогревать».

Уже впоследствии заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Яковлевич Дятлов (осужденный после аварии на десять лет колонии) вспоминал эти минуты: начальник смены Акимов сказал ему, что «произошел провал мощности до 30 МВт. Сейчас поднимают мощность. Меня это нисколько не взволновало и не насторожило. Отнюдь не из ряда вон выходящее явление. Разрешил подъем дальше и отошел от пульта». Из активной зоны реактора начали выводить управляющие стержни, которые поглощают нейтроны и сдерживают цепную реакцию. К часу ночи реактор заработал уже на мощности 200 МВт. Для ее поддержания из активной зоны сотрудникам приходилось выводить все больше управляющих стержней. В регламенте четко и ясно говорилось, что «работа реактора при запасе менее 26 стержней допускается с разрешения главного инженера станции», но сотрудники не стали согласовывать свои действия и все уменьшали количество стержней, которые поглощают нейтроны и регулируют цепную реакцию, в активной зоне реактора. Геннадий Александрович Шашарин, в 1986 году — первый заместитель министра энергетики и электрификации СССР, отмечал, что «подсчет числа стержней, погруженных в реактор, вообще затруднен. Нужно было просуммировать отрезки стержней, погруженных в активную зону (полное количество стержней 211 штук), вызовом специальной программы на вычислительную машину. Для этой операции требовалось несколько минут. Неизвестно, делал ли это оператор, или количество стержней так и оставалось неизвестным…» Геннадий Шашарин — опытный энергетик и, в отличие от руководителей Чернобыльской станции, глубокий знаток атомной энергетики, он работал на первой атомной станции в Обнинске, затем на Белоярской АЭС, участвовал в строительстве атомной станции «Ловиза» в Финляндии. Он прекрасно понимал «анатомию» Чернобыльской катастрофы. Шашарин был твердо убежден, что «авария… не произошла бы, если бы оператор смог удержать мощность реактора (автоматика не помогла) на уровне 700–1000 МВт, как это было указано в программе испытаний. В противном случае следовало мгновенно заглушить реактор, прекратив испытания».

К 1 часу 22 минутам стержней было уже не более восьми. В этой ситуации предотвратить аварию могло только чудо, но чудо не произошло… А персонал станции все еще не отдавал отчета, насколько близко они подошли к бездне.

В 1 час 23 минуты начальник смены четвертого энергоблока Александр Акимов приказал заглушить реактор, и оператор Леонид Топтунов, сняв с кнопки «АЗ» (аварийной защиты) предохранительный колпачок, нажал ее.

Делалось все это в спокойном и деловом режиме, ничто не предвещало нештатных ситуаций. По этому сигналу реакторные стержни в количестве 187 штук начали движение вниз, в активную зону, и должны были прервать цепную реакцию… И вдруг, после небольшого снижения мощности, она без видимой для персонала станции причины стала увеличиваться со все возрастающей скоростью. Потрясенный Топтунов удерживал кнопку аварийной защиты…

— Глуши реактор! — закричал начальник смены Акимов, понимая, что происходит нечто невообразимое.

Восприятие персоналом ситуации можно описать выражением: «Этого не может быть, потому что этого не может быть».