Александр Беззубцев-Кондаков - Почему это случилось? Техногенные катастрофы в России

Конечно, такую беспомощность невозможно назвать иначе, как национальным позором России. Наступила тяжелая расплата за десятилетие пренебрежительного отношения российской власти к вооруженным силам, ведь, как гласит мудрый афоризм, «кто не хочет кормить свою армию, тот будет кормить чужую».

Весь мир наблюдал за спасением атомохода, вслушиваясь в бесстрастные слова хроники операции на Баренцевом море, как в сводку боевых действий.

Приступая к операции, спасатели возлагали главные надежды на девятый отсек лодки (его называют «кормовой отсек-убежище»), где должны были находиться моряки. Как потом оказалось, эти надежды были обоснованными, потому что выжившие после взрыва 23 члена экипажа собрались в девятом отсеке, действительно ставшем для них убежищем, сюда же перенесли все средства спасения — гидрокостюмы, индивидуальные дыхательные аппараты, изолирующие противогазы. Объем девятого отсека — 1070 кубических метров. И хотя в этом отсеке были выполнены все необходимые действия для его герметизации, вода стала проникать через поврежденную пожаром вентиляцию. Общее командование уцелевшим экипажем после гибели Геннадия Петровича Лячина, скорее всего, взял на себя старший по званию — капитан-лейтенант Дмитрий Колесников. О том, что шансы на спасение тают с каждой минутой, знали все, но все-таки верили, что спасательная операция уже началась… Генеральный прокурор В. Устинов в своем докладе о гибели «Курска» впоследствии скажет о моряках, оказавшихся в девятом отсеке: «Следствием установлено, что, несмотря на острую стрессовую ситуацию и сложившиеся экстремальные условия, оставшиеся в живых подводники действовали организованно, целеустремленно, не были подвержены паническим настроениям и под руководством офицеров предпринимали все возможные меры к спасению корабля и экипажа, действуя при этом грамотно и самоотверженно».

Паники в девятом отсеке не было. Освещение в отсеке отсутствовало, но были штатные аварийные фонари, которыми и пользовались моряки. Лежащий на полу шланг воздушно-пенной лодочной системы пожаротушения свидетельствовал о том, что они подготовились даже к борьбе с пожаром. Судя по всему, моряки собирались покинуть лодку свободным всплытием, для чего были приготовлены дыхательные аппараты. Но открыть аварийно-спасательный люк, оказавшийся тоже поврежденным, они так и не смогли. Его смогли открыть только водолазы с помощью специальных ключей, когда живых людей на «Курске» уже не осталось.

На десятый день после катастрофы на Северный флот прилетел президент Владимир Путин. Его ждал очень непростой разговор с родственниками погибших. Прежде всего президенту пришлось ответить на вопрос, почему он не прилетел сразу же после того, как узнал о трагедии в Баренцевом море. «Я с самого начала должен был для себя решить: лететь или не лететь? И я спросил военных: я могу там чем-нибудь помочь? Они твердо сказали „Нет“. Да один слух, что я сюда приеду, что тут произвел бы? Никакой работы не было бы несколько дней», — объяснил Путин.

Но появилась и другая, если так можно выразиться, довольно хамская и циничная по отношению к экипажу погибшего атомохода гипотеза, которую обнародовала газета «Версия» (10–16 апреля 2001 года). Ценой этой версии стала пачка сигарет, которую корреспондент отдал на въездном КПП за то, что его пропустили в закрытый город Североморск. И проникший сюда журналист якобы встретился с неким военным медиком, который присутствовал при вскрытии тела командира турбинной группы атомохода капитан-лейтенанта Дмитрия Колесникова, принявшего на себя командование «Курском» после гибели Геннадия Лячина. Якобы этот врач под большим секретом рассказал корреспонденту, будто бы он читал предсмертную записку Колесникова, где Дмитрий рассказывал, что, когда «Курск» после взрыва упал на дно, среди экипажа началась паника. Матросы начали прорываться на центральный пост, думая, что Геннадий Лячин жив. А когда Колесников их не выпустил из девятого отсека, они его избили. Якобы именно об этом писал в своей записке Дмитрий, но эту записку решили никому не показывать… Пересказывая содержание записки, медик будто бы утверждал, что Колесников сетовал, что у командира отсека нет пистолета. «Я бы их всех перестрелял», — такие слова из письма Колесникова врач приводил корреспонденту. Также, по словам медика, результаты вскрытия косвенно подтвердили, что перед смертью Колесникова били: у него были сломаны ребра и нос, на лице остались ссадины. Но на вскрытии присутствовали сотрудники ФСБ, которые приказали врачам молчать…

Можно, конечно, попытаться поразмышлять над этой версией, которая безо всякого документального подтверждения вся построена на слухах, претендующих на сенсационность, но лучше, наверное, обратиться к отрытому письму, написанному вдовой Дмитрия Колесникова. Она писала: «Я очень прошу оставить в покое родных и близких погибших моряков с „Курска“, потому что жизнью их существование назвать нельзя. Сил становится все меньше и меньше, время на пользу не идет, и боль никуда не уходит. Я очень прошу журналистов, пишущих о „Курске“: подумайте о том, что вы можете причинить боль своими статьями. Журналисты пишут: „На "Курске" был бунт!“, „Дмитрия Колесникова избили!“. Поймите, нельзя осуждать людей, оказавшихся в такой ситуации, потому что они погибали. Их можно только жалеть. Но Дима, если действительно все было так, как написано в этой газете, совершил подвиг, оставаясь до конца офицером и командиром, отвечавшим за жизни этих мальчишек. Зачем писать про это с таким плохо скрываемым злорадством, превращать подвиг в постыдный проступок? Якобы в записке Дмитрия была такая фраза: „Я жалею, что у меня нет пистолета. Почему не дают пистолетов офицерам, я бы всех их перестрелял“. Это ложь, я видела всю записку, в ней нет этих слов — ни в части „личной“, ни в части „служебной“. Никто не избивал Дмитрия, я была на опознании и видела все своими глазами. От Димы остался обугленный череп, две ноги. Все остальное сгорело. В девятом отсеке, кроме него, были еще офицеры, взрослые, уравновешенные люди, они смогли бы навести порядок, если бы это потребовалось. Я не верю, что в погибающей лодке дело решалось кулаками. Мне кажется, когда им стало ясно, что спасения не будет, они плакали или молились. В Видяеве никогда не закрывались двери квартир, моряки вместе и радости переживали, и горе, оберегали друг друга, а к лодке своей относились как к женщине. Для них чувство дружбы было превыше всего, и я не верю, что кто-то мог думать только о своем спасении. Я не верю этой версии, и от этого мне больно». На стороне вдовы — и правда, и здравый смысл. Она достойно ответила искателям сенсаций.