Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6449 ( № 6 2014)

Собственной персоной

Изложение классики, богатой фактурой и идеями, – не сочинение на вольную тему, где надо что-то и самому придумывать помимо виньеток и фантиков. Раньше вроде бы у драматурга это получалось. Читала в 90-х его пьесу «Персидская сирень», помню, мне понравилось. Длинноватая, но написана с чувством, интригующая завязка, эмоциональные диалоги, неожиданные повороты, трогательные эпизоды.

Многие авторы, нащупав ходовой приём, используют его и в последующих работах, по принципу «от добра добра не ищут», и Николай Владимирович – не исключение. С годами, конечно, поистёрся приём, коллизии несчастных одиноких людей, поставленные на поток, приобрели одинаковость штамповки, а для ручной обработки не хватает времени и сил.

В самом деле, где взять время, когда написано около ста пьес, с которыми нужно что-то всё время делать, плюс свой театр и его несмолкаемая раскрутка, плюс преподавание, заграничные проекты – всеобъемлющей энергичности Коляды многие завидуют.

Некоторое время назад я прочитала такие произведения автора как «Мы едем…», «БСЭ», «Баба Шанель», и, признаюсь, с трудом осилила до конца. Всё, что я говорила выше о пьесах учениц, применимо и к работам учителя, то есть поверхностность, заштампованность, а также немотивированные, надуманные склоки, наспех связанные между собой эпизоды. А уж по части затянутости эти пьесы могут взять все призы на чемпионате затянутых пьес.

Их покупают и ставят порой, перекроив под себя, но, во-первых, что только не ставят, а во-вторых, завязка и диалоги в них бывают удачны. Не всегда.

Нынче из постановок по пьесам Коляды посмотрела «Букет». Допустим, что на гастроли привезли всё самое лучшее, так что воздам спектаклю должное как флагману репертуара.

«Букет» – история о спорах из-за дома. Бесконечная. Вялая. Неубедительная.

Если бы я не поставила перед собой высокую цель досидеть до конца, я бы этого не сделала. Но пришлось маяться, поглядывая на часы и слушая закольцованные «Голубку» и «О, Баядера!..» Наблюдая за беспомощной игрой Плесняевой и Цвиткис (отмечу, что Фёдоров и Макушин хороши, и в целом в труппе много хороших актёров). Прислушиваясь, что там лопочет, изображая человека с синдромом Дауна, Ягодин. Кстати, вот, на мой взгляд, раздутая величина. Играет лениво и очень условно, схематично обозначает роль, бурчит под нос; что, теперь такие звёзды?..

В спектакле много параллелей с «Вишнёвым садом», и это ещё один пример тесных объятий Коляды, на этот раз драматурга, с классиком, но объятий, не возвысивших Николая Владимировича до уровня Антона Павловича, а опростивших чеховскую тонкость и чеховскую глубину до примитивности «букетных» маргиналов.

А в зале между тем царило веселье, зрители у Коляды невзыскательные: услышат слово «ширинка» – смеются; услышат ненормативную лексику – громко смеются; над «синдромными» гримасами Ягодина – покатываются со смеху. Нашли друг друга?

Откуда, откуда берутся и загадочным образом процветают такие самодельные и самодеятельные театры, плодящие устрашающую, тотальную зрительскую неразборчивость?!

Общий упадок культуры, пресловутый рынок, попустительство со стороны профессиональной критики, и не только критики; смотры и фестивали прикладывают руку к возвышению низкопробных театров, а пример, видимо, берут с «Золотой маски», на которой призы служат способом рассчитаться со «своими».

Вместо того чтобы изыскивать объяснения фанаберии режиссёра, подводя идейно-историческую, высосанную из пальца базу под его эксперименты, стоило бы подсказать, хоть бы и по-дружески, что не стоит во всём искать выгоду для себя, демонстративно понижая градус духовности.

И что вымогательством и попрошайничеством заниматься неприлично, это удел рэкетиров и нищих; и хорошо бы сократить арсенал торгашеских замашек, пытаясь подкупить сувенирчиками и подарочками, перетянуть на свою сторону всё новые живые души.

А «Мёртвые души» при этом выполоть подчистую.

Город NN Гоголь сначала назвал Тьфуславлем, но потом решил смягчить «приговор», ну а мне смягчать название театра (см. заголовок) не представляется возможным, ведь, по сути, он очень точно обозначает то, чем занимается театр: сущей ерундой. Жаль, что хорошие актёры задействованы в этой ерунде; и ситуация, кстати, вторит гоголевской: у кулака Собакевича было много одарённых крепостных среди мёртвых душ.

И говорил он о них: «Ведь какой народ! просто золото».

Елена БЕЛЯЕВА

Теги:Коляда-театр

Фото: Михаил ГУТЕРМАН

По роману Жоржи Амаду

Театр "Ленком", постановка - Андрей Прикотенко, в ролях – заслуженная артистка России Н. Щукина, народный артист России В. Зикора, Е. Есенина, С. Шкаликов, С. Ююкин, Д. Гизбрехт, Е. Мигицко, заслуженный артист России А. Леонов, А. Кошевая, М. Амельченко, А. Большова, А. Марчук.

Был у меня некогда коллега, любивший писать рассказы. Герои его общались не с помощью речевого аппарата, а с помощью опорно-двигательного, ну, например:

– Что?! – схватилась она за голову.

– Я люблю тебя! – он стукнул кулаком по столу и упал на колени.

Заметьте, не сказал/произнёс/воскликнул, а стукнул и упал.

Премьера в Ленкоме напомнила мне манеру коллеги:

– Я умер! – отжался от пола Романо.

– Романо! – подбоченясь, отставила ногу Флор.

Так, с ломаных марионеточных движений началась сия история любви и страсти.

В книжном виде этот старый роман, помнится, не представлял собой ничего особенного. Добротная латиноамериканская вещь с положенным уклоном в притчевость, в меру интересная, в меру откровенная, в меру мистическая, всегда державшаяся в арьергарде лидеров литературы иберо-романских колоний.

Сценическое воплощение, мягко говоря, сильно отличается от первоисточника, причём два действия спектакля – словно две отдельные постановки по разным инсценировкам.

Первое действие – как бразильский карнавал, по-ленкомовски броское, в вихре конфетти; падает сверху диван, носится герой на скутере, группа подтанцовки и бэк-вокалистов на заднем плане, внезапно замершие актёры, как картинки из комиксов; раздражают вылезающая из люка голова покойного мужа и не к месту употреблённые нецензурности. Подкупают цельность и экспрессивность, поначалу я даже думала написать, мол, красивый спектакль, заслуживающий с небольшими оговорками одобрения и аплодисментов.

Второе действие перечеркнуло этот мой порыв.

Не смог режиссёр одолеть многоплановость романа и избрал путь наименьшего сопротивления: превратил всё в эротическую «историю на ночь». Под конец, кроме чувственного томления, ничего на сцене не происходит. Телеса, непечатная брань, извивающаяся героиня, которая в финале обнажается почти полностью, крошечные стринги мало что скрывают, а с плюмажем она и вовсе похожа на танцовщицу варьете[?] Удручающее зрелище. Неужели не нашлось иных средств изобразить чувства, кроме прямолинейного раздевания и мата?! Они, чувства доны Флор, потаённы, обузданы строгой католической моралью; гораздо точнее было бы ей декламировать со страстью кулинарные рецепты, как она и делает несколько раз.