Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6449 ( № 6 2014)

В Парке искусств МУЗЕОН

Участники двух команд поочерёдно пускают по льду специальные тяжёлые гранитные снаряды («камни») в сторону размеченной на льду мишени («дома»): напротив Третьяковской галереи теперь ежедневно, с 11.00 до 20.00, проходят занятия по кёрлингу – современному развивающемуся виду спорта, который входит в программу Олимпиады и просто увлекательной игре.

Не умеете играть в кёрлинг? Опытные инструкторы быстро введут вас в курс дела, познакомят с правилами и научат основным техникам игры, которой, кстати, «все возрасты покорны». А самые талантливые спортсмены смогут принять участие в Открытом чемпионате Парка искусств МУЗЕОН по кёрлингу.

Цена вопроса – 100 рублей с игрока; минимальное количество участников – 4 человека; весь необходимый инвентарь и оборудование предоставляются. Проект реализован на Крымской набережной, где можно приобрести билеты на кёрлинг-площадку.

Подготовила Арина ФЕДОСЕЕВА

Теги:московские новости

Фото: ИТАР-ТАСС

В общей, чрезвычайно сложной картине литературной жизни ХХ века колоритная фигура Евгения Ивановича Замятина (1884-1937) воспринимается как во многом знаковая, объединяющая. В разные годы он "отметился" во всех потоках отечественной литературы: был реалистом и модернистом, творил в руслах литературы Серебряного века и литературы «советской», принадлежал к культуре «русского зарубежья». В его творчестве продиагностированы наиболее драматические перипетии национальной жизни, отразились поиски искусства не только первой трети, но всего столетия.

В своём творчестве, особенно в последние годы жизни, Замятин искал ответ на вопрос отца чтимого писателем и его окружением В.С. Соловьёва – знаменитого историка С.М. Соловьёва. «Что современное человечество есть больной старик и всемирная история внутренне кончилась, – писал В.С. Соловьёв, – это была любимая мысль моего отца...» Замятин, автор английских сюжетов «Островитяне» и «Ловец человеков», тоже думал о том, кто сможет «продолжать делать историю», и свой почти однозначный ответ предложил в трагедии «Атилла» (таково написание этого имени Замятиным) и неоконченном романе «Скифы», завершившем творческий путь писателя. В конце 1917 г., после возвращения из Англии, где ещё более окреп интерес Замятина к истории России и истокам русской нации, из-под пера писателя «вырвалась» статья «Скифы ли?». Автор, несомненно, знал работу М. Горького «Две души», и когда в 1926 г. тепло писал поэту И.Е. Ерошину «о далёких отголосках» тогдашних споров «об азиатском и западном в нас», он, конечно, не исключал из их контекста горьковскую статью.

«Нам нужно[?] лечиться от пессимизма – он постыден для молодой нации, его основа в том, что натуры пассивные, созерцательные склонны отмечать в жизни преимущественно её дурные, злые, унижающие человека явления. Они, – писал Горький, – отмечают эти явления не только по болезненной склонности к ним, но и потому, что за ними удобно скрыть своё слабоволие, обилием их можно оправдать свою бездеятельность. Натуры действенные, активные обращают своё внимание, главным образом, в сторону положительных явлений, на те ростки доброго, которые, развиваясь при помощи нашей воли, должны будут изменить к лучшему нашу трудную, обидную жизнь». В отношении Замятина к России и к русскому человеку на разных этапах доминировала, по его словам, «белая любовь», причём в ней были черты как «белой любви» Дон Кихота, «мягкой и добродушной» (его «скифство» – из этого разряда), так и «белой любви» Сологуба, «беспощадной», убивающей. Замятин хорошо понимал мысль В. Розанова: «Счастливую и великую Родину любить не велика вещь. Мы должны её любить именно когда она слаба, мала, унижена, наконец, глупа, наконец, даже порочна» и в статье «Скифы ли?» намеренно расставлял иные, чем у М. Горького, акценты. Он вторгался в историческую полемику западников и славянофилов и в негласном споре с М. Горьким ощущал свою близость к позиции именно Пушкина в его известном письме к П.Я. Чаадаеву от 19 октября 1836 г.

Однако Замятину близка и мысль М. Горького о характере нашего гражданского, политического миросозерцания, которая коренится в идеологии российской власти и в представлениях русского человека о воле: «власть азиатская, воля – степная». «Исповедание» скифа, уточнял Замятин, «еретичество». Эта черта характера и самоощущения скифа особенно привлекает писателя. Именно в статье «Скифы ли?» автор заложил основу своего понимания «еретичества», смысл которого будет аргументировать в последующие годы. «Удел подлинного скифа – тернии побеждённых; его исповедание – еретичество; судьба его – судьба Агасфера; работа его – не для ближнего, но для дальнего. А эта работа во все времена, по законам всех монархий и республик, включительно до советской, оплачивалась только казённой квартирой: в тюрьме».

Равные страстным сыновним признаниям слова, произнесённые после возвращения из Англии, Замятин напишет лишь на исходе своего земного пути, в 1933 г. в Париже в очерке «О моих жёнах, о ледоколах и о России»: «Русскому человеку нужны были, должно быть, особенно крепкие рёбра и особенно толстая кожа, чтобы не быть раздавленным тяжестью того небывалого груза, который история бросила на его плечи. И особенно крепкие рёбра – «шпангоуты», особенно толстая стальная кожа, двойные борта, двойное дно – нужны ледоколу, чтобы не быть раздавленным сжавшими его в своих тисках ледяными полями. Но одной массивной прочности для этого всё же ещё было бы мало: нужна особая хитрая увёртливость, похожая на русскую «смекалку»...» Здесь не только объяснение писателя в любви к родной земле, но и оценочная позиция.

Здесь весь Замятин, с его «иронией» и «сарказмом», «неореализмом» и «постмодернизмом», а также «невротизмом» и «болезнью души», о чём так любят писать некоторые современные исследователи и публицисты. Не постигнув в замятинском наследии этой его вершины, какой-то безоглядной – головой в омут! – любви к России, мы никогда не разглядим и его фундаментального подножья, представленного разнообразием жанров, стилей и художественных концепций.

Впрочем, это справедливо и в отношении сложного для трактовки, наиболее читаемого сегодня произведения писателя, романа «Мы», который Замятин считал самой «крупной» своей вещью. Роман был, как покажет время, произведением не только с мировой славой, но и роковым в творческой судьбе автора. В 1932 г. в парижском интервью Замятин вспомнит, как однажды на Кавказе ему рассказали персидскую басню о петухе, у которого была дурная привычка петь на час раньше других: хозяин петуха попадал из-за этого в такие неудобные положения, что в конце концов отрубил своему петуху голову. «Роман «Мы», – с горечью заключит писатель, – оказался персидским петухом: этот вопрос и в такой форме поднимать было ещё слишком рано, и поэтому после напечатания романа (в переводах на разные языки) советская критика очень даже рубила мне голову». В 1929 г. развернулось так называемое дело Пильняка и Замятина, в результате Замятин вынужден был покинуть Россию.