Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6449 ( № 6 2014)

Впрочем, едва ли можно согласиться с автором книги, что славянофилы относятся к первым русским националистам. Сам же Тесля признаёт, что ещё для декабристского движения «была существенна националистическая составляющая». Гораздо логичнее считать отправной точкой для русского национализма не польское восстание, а наполеоновские войны (они же разбудили и немецкое национальное самосознание). Фёдор Ростопчин с его «Ура, русские, вы одни молодцы!» и Павел Пестель, чья конституция утверждает гегемонию «коренного народа русского», задолго до славянофилов стали мыслить в национальных категориях. Экспансия новорождённой французской нации впервые подтолкнула образованную прослойку общества к русскому нациестроительству – увы, даже спустя 200 лет этот процесс всё ещё сложно назвать завершённым.

К идейной эволюции русского национализма, последовавшей за славянофилами и Катковым, Тесля, по-видимому, относится довольно скептично: «Катковский «национализм сильных» становится меньшиковским «национализмом слабых», говорящим о национальной политике в терминологии «выживания» и «самообороны»... В реальности оборонительный характер был присущ уже национализму славянофилов – причём русскому народу в их глазах противостояли не столько польские инсургенты или остзейские немцы, сколько сама петербургская империя, начало которой положил столь ненавидимый славянофилами Пётр. В 1863 году Иван Аксаков с сарказмом отмечал, что живой отклик русского общества на польское восстание заставил чиновников «вспомнить о существовании целого русского народа, заслонённого для них петербургскими казёнными зданиями». Годом раньше Юрий Самарин писал: «Наш государственный строй нам не по силам и не по возрасту, государство потребляет больше, чем вырабатывает земля, и мало-помалу заедает землю».

Эти строки звучат очень по-современному – уже на первых этапах эволюция русского национализма протекала под знаком противостояния русского народа и государства, чуждого и даже враждебного ему. Тесля подчёркивает либеральные аспекты доктрины славянофилов – они выступали за свободу слова и широкое самоуправление, предлагали упразднить сословные привилегии дворянства.

Сочетая идеал национальной самобытности с приверженностью гражданским свободам, славянофилы понимали русский национализм как национализм угнетённых, в национально-освободительном ключе. Роль освободителя должен был взять на себя царь, стоящий над бюрократической системой. Однако даже самым пылким мечтателям вскоре стала очевидна беспочвенность подобных надежд. На ошибках надо учиться – ведь и в наши дни в некоторых кругах распространено упование на «доброго царя». Книга Тесли даёт хороший повод продолжить переосмысление интеллектуальной традиции русского национализма.

Александр ХРАМОВ

Теги:славянство , русская цивилизация

"ЛГ"-ДОСЬЕ

Владислав Анатольевич Бахревский родился в 1936 году в Воронеже в семье лесничего. Школу и пединститут окончил в подмосковном Орехове-Зуеве. Учился на литературном факультете педагогического института, руководил созданным им литературным кружком, а впоследствии возглавлял Орехово-Зуевское литературное объединение. Работал в журнале «Пионер», «Литературной газете». Много путешествовал по стране, побывал в Сибири, на Камчатке, на Сахалине, в Карелии, на Алтае, собирая материалы для своих произведений. Автор рассказов, очерков, сказок, исторических романов, среди которых «Хождение встречь солнцу», «Всполошный колокол», «Василий Иванович Шуйский, всея Руси самодержец», «Смута», «Детство Баяна» и другие.

- Вы автор более ста книг, в том числе и для детей. Это, прямо скажем, много[?]

– Библиотека одного автора – сто книг – появилась вопреки многому, что стояло на моём пути. А всё просто. У меня была супруга Лена, которая, окончив институт, пошла на курсы машинисток. Вот мы такой объём совместно и осилили.

– Наверное, это странное чувство, когда читаете маленьким внукам не только Пушкина, Бажова, Носова, но и свои сказки и забавные истории?

– Пушкин не обидится, если я почитаю внукам свои новые сказки… Но печаль моя беспросветная. Не могу напечатать «Златоборье» с 1989 года, когда перестройщики уничтожили великий «Детгиз» и набор моей сказки рассыпали. В «Златоборье» – обо всём лучшем, что есть в нас и в русской природе. У меня нет изощрённых конструкций, нарочитых выдумок и басен. В сказке о муравье пишу о жизни муравья. И соловей у меня – соловей. Осень, зима, дядюшка Шорох – всё живое, неповторимое чудо, изумительное, как солнце. Я так горевал, когда уходило детство. Но оно возвращается в каждой сказке, в каждом стихотворении. Много у меня в столе. Перечислять – только время тратить.

– Вы называете себя «поэтом в прозе». А пояснить не могли бы, что имеете в виду?

– Совсем недавно редактор Виктора Астафьева Агнесса Гремицкая сказала мне о романе «Тишайший»: «Вы пишете прозу, как стихи». Верно. Огромный роман «Долгий путь к себе» я писал, как стихи. Для меня слово – Вселенная. Вселенная бесконечная, но всякая звезда – звезда. Моя Лена, печатавшая всю эту пропасть страниц, однажды призналась: «После твоей прозы я многих не могу читать».

– А стихи писали? Или, может быть, продолжаете писать в стол?

– Поэтом я себя не считал. Но в 1970 году издал в «Детской литературе» сборник стихов «Лошадиная поляна». Название купил у своих друзей за 3 рубля. Они на Киржаче видели на поляне ночью лошадей. Коли купил, надо оправдать затраты. Написал о лошадях стихи, назвал так сборник. Внутреннюю рецензию давал Евгений Винокуров. Тираж 50 000. Сборник прошёл незамеченным, как и многое другое, что выходило из-под моего пера. Но странное дело: в конце 90-х познакомился с критиком Ириной Арзамасцевой. «Вы – Бахревский? – удивилась она. – Мы росли на ваших стихах». Вот те раз! А потом узнал: в «Каравелле» Владислава Крапивина стихи мои пели, а одно стихотворение стало гимном этих романтиков. Честно говоря, жалею, что большинство моих стихов действительно в столе.

– А откуда у вас такой интерес к истории, к народному творчеству, к фольклору?

– Я из рода бахарей. Сказка – это моё, природное, а исторические романы – тяга к правдолюбию. Уже в детстве хотел написать правду о нашей жизни и о дедушке Евгении Порфирьевиче. Пятеро его братьев были священниками, а он – рабочий. Делал ружья в Ижевске. Революционер. Спасая от тюрьмы, братья пристроили его в селе псаломщиком и женили. После революции дедушку позвали в комиссары, а он принял сан. Был «тихоновец». Арестовали, и он умер в концлагере. Но чтобы писать – надо знать. Когда я произносил имя «Тихон», священники захлопывали двери перед моим носом. О XVII веке начал писать случайно. Но, занявшись XVII веком, понял – вот мой путь к патриарху Тихону. И ещё одна задача тогда стояла передо мной: открыть глаза народу на царя Алексея. Он – Тишайший, но его величие перед восхваляемым Петром воистину великанское. Я не развенчивал Петра. Разве это возможно, если его имя так упорно вдалбливают в мозги? А ведь всё так наглядно. Все северные и восточные земли, все свои нынешние стратегические ресурсы Россия обрела до Петра. И тот же Алексей Михайлович отвоевал у Польши Украину и Белоруссию. Мои романы о XVII веке – это подготовка к эпопее о Тихоне. А подготовка к работе над «Святейшим Тихоном» привела меня также к «Виктору Васнецову» и «Савве Мамонтову», вышедшим в серии «ЖЗЛ».