Юрий Поляков - Лезгинка на Лобном месте (сборник)

Что же делать? А что в таких случаях делают везде, где есть свобода слова? Например, опытный литагент решительно отказался даже предлагать французским издательствам мою повесть «Небо падших», так как в ней сатирически изображен авиасалон в Ле Бурже и местный министр транспорта. «Ну что вы! – объяснил агент. – Они про себя такое не переводят!» Однако не будем брать пример с оглядчивой западной демократии. В условиях российского разгула свободы слова достаточно снабжать подобные неоднозначные сочинения предисловиями или комментариями. Об этом, кстати, должны заботиться издатели, если они не хотят, чтобы будущие граждане России выросли ненавистниками своей родины. А вот о заботливости издателей обязано заботиться государство, выдающее им лицензии…

«Так уж теперь все и комментировать?» – иронически спросит пессимистический эстет, помахивая «Новым литературным обозрением». Конечно же, не все. Например, кундеровский пассаж о пражанках, вышагивавших «на длинных красивых ногах, каких в России не встречалось последние пять или шесть столетий», комментировать не стоит: неадекватность автора понятна каждому, кто хоть раз видел русских женщин.

Впрочем, ситуация осложнена еще одним обстоятельством. Борясь с советской системой, а значит, и с имперским патриотизмом, наша либеральная интеллигенция взяла себе в союзники сонм идеологических монстров, которых веками выращивали в закордонных ретортах геополитического противостояния. Советский строй давно сломан, империя распалась, а эти черные виртуальные гоблины продолжают пожирать иммунную систему народа – естественный, уходящий корнями в века патриотизм. Запретить монстров невозможно, от запретов они только множатся и крепнут. Единственное, чего они боятся, – луча истинного исторического знания: мгновенно лопаются, как вампиры на солнечном свету. Но для этого нужна продуманная, опирающаяся на серьезную научную базу государственная информационная политика. А ее тоже нет!

Чтобы убедиться, достаточно включить телевизор и обнаружить на экране очередную оскверняющую байку о Великой Отечественной войне, услышать пространные рассуждения какого-нибудь законченного интеллектуала о неизбывной вине русских перед всеми народами. Или посмотреть на Первом канале американский фильм начала восьмидесятых, где будущий губернатор со сложной австрийской фамилией гвоздит из пулемета мерзких шибздиков в советских шинелях, которые, падая, кричат на ломаном русском: «Мама!»

А что же происходит сегодня в нашей культуре? К счастью, период, когда маргиналы устроили из Парнаса Лысую гору, все-таки заканчивается. Праздник непослушания, во время которого приготовишки и подмастерья объявили себя мастерами, а мастеров – ретроградами, закончился тем, чем и должен был закончиться: снижением общего уровня современного российского искусства. Обратите внимание: советский фильм какой-нибудь третьей категории по уровню сценария, качеству режиссуры, точности актерских работ сделан, как правило, лучше, нежели самая раскинотавренная лента. Это – естественная послереволюционная «варваризация», если пользоваться выражением Семена Франка. Поэты «Кузницы» писали хуже, чем поэты «Аполлона». Хотя синтез «кузнецов» и «аполлонов», надо признать, со временем дал феномен фронтовой поэзии – высочайшего явления мировой литературы.

Несмотря на то, что процесс восстановления начался, в отечественном искусстве все еще главенствует принцип обедняющей новизны, характерный для авангарда последних десятилетий. Суть его в том, что непохожесть на предшественников достигается не за счет приращения смыслов и формальных открытий, а исключительно за счет эпатирующего оскудения идей и приемов. Нынешний изготовитель артефактов зачастую похож на циркача, который разучился жонглировать семью тарелками, с трудом уже управляется с тремя, но зато при этом весело сквернословит и справляет малую нужду прямо на манеж перед зрителями.

Уродливо гипертрофированный моноприем стал основным методом, благополучно избавляющим автора от самого трудного, «энергоемкого» в работе художника – согласования, гармонизации всех уровней произведения. Зато появляется масса свободной энергии, и «творцы» гораздо больше времени проводят на пиар-тусовках, нежели у холста или за письменным столом. Все это оправдывается волшебным словом «самовыражение», которое и объявляется мастерством. На самом деле не самовыражение есть мастерство, а наоборот, мастерство есть самовыражение.

Еще одна тревожная примета художественной жизни страны – ошеломляющая необязательность таланта, который перестал быть необходимым условием творческой деятельности, как, скажем, в спорте стартовые физические данные. Впрочем, десакрализация дара вполне вписывается в новую гедонистическую модель мира. Хочешь стать талантливым? Нет проблем! Для начала найми себе пиарщика и стилиста… Конечно, отчетливее всего это проявляется в массовой культуре, где широкую известность получают безголосые статисты, разевающие рот под «фанеру», напетую для них неграми вокала. Мы уже не возмущаемся, когда в телевизионной версии концерта бурные аплодисменты монтируются после выступлений артистов, на самом деле оставивших зрителей равнодушными. И еще одна забавная, но типичная примета целенаправленной девальвации дара и профессионализма – запели все: и Шифрин, и Жириновский, и Лолита… Не нравится? Переключитесь на другой канал. Но там поет Швыдкой…

Принципиально новая ситуация: не талант стал пропуском в эфир, а эфир стал своего рода сертификацией несуществующего таланта. Сюда же можно отнести и другое явление: массовый набег в культуру молодых деятелей, наследующих творческие профессии и даже должности своих родителей, словно это семейные ларьки у станции метро «Выхино». Чтобы стать нынче, скажем, кинорежиссером, не требуется никаких особых способностей, достаточно родиться в семье киношника и в детстве хотя бы раз посидеть на коленях у Ролана Быкова. Нет, это уже не номенклатурная клановость былых времен, а самая настоящая новая сословность, перекрывающая доступ в искусство талантам из простонародья и устраняющая реальную творческую конкуренцию.

Во многом схожая ситуация и в словесности. Но тут есть своя особинка: наплыв в писательские ряды филологов, сравнимый по своей массовости и безрезультатности разве с призывом ударников в литературу в 20-е годы прошлого века. Тогда полагали, будто производственный опыт легко заменяет талант, сегодня уверены, что его заменяет знакомство с трудами корифеев структурализма. В итоге литературная продукция разделилась на два неравноценных потока: экспериментально-интеллектуальные сочинения, которые все хвалят, но никто не читает, и массолит, который все ругают, но читают. Меж ними теснится относительно небольшая группа авторов, пытающихся, упорно и почти бескорыстно следуя отечественной традиции, сочетать художественность с доступностью широкому читателю. Но их за редким исключением не поддерживают ни издатели, которым нужны авторы, варганящие по шесть романов в год, ни «грантократы», у которых от слова «традиция» начинается приступ эпилептической аллергии.