Лариса Бабиенко - Как живется вам без СССР?

А уж с ее похоронами совсем печально вышло. Упала Лидия Васильевна в коридоре, не дойдя до телефона, чтобы вызвать „скорую“. Тут пришла домработница, она приходящей была, и вызвала врачей. Те сразу же спросили, с кем живет Лидия Васильевна? Узнав, что одна, попросили женщину удалиться и прийти через два часа.

Через два часа домработницу в квартиру не пустили. Лидию Васильевну, уже скончавшуюся, увезли в морг, дом опечатали. А когда распечатали, домашняя работница взяла все необходимое для похорон. Мы, кочелаевские, даже на похороны не успели. Жаль, как жаль, что не попрощались. А вещи их в театры и музеи особая комиссия отправила. Все по описи.

Но вот недавно опять с Федотом Васильевичем я встретилась. Вышла книга о нем. Репродукции в ней хорошие. Несколько портретов Лидии Васильевны, мой портрет „Плясунья Соня“. И Катю Агафонкину молоденькую встретила, Таню Силкину и Петра Ющалкина… Все мы тут молодые да живые! Вот чудо…

Книга очень обрадовала, но и огорчила. В ней написано, что за всю свою трудолюбивую жизнь Сычков оставил около трехсот полотен.

Какое там… Мы в соседях сорок лет жили, я почти каждую его работу видела. Считаю, было их около двух тысяч. Куда делись?

Было как-то, служили наши кочелаевские парни в ГДР и уже перед отъездом на родину попали в Дрезденскую галерею. Видят: вроде как на трех картинах наша Мокша. Наклонились, чтобы подпись прочитать, и ахнули: так это пейзажи Сычкова! Вон аж где… Даже чужеземцы нашими лугами любуются. Радости, гордости за Федота Васильевича! Всем потом в Кочелаеве об этом рассказывали.

А как эти полотна, ежели подумать, в Берлин попали? Наверно, Вещилов, друг неоценимый, помог… Не зря его Сычков многие годы добром поминал.

Значит, за границу из-за великой нужды художника ушли многие полотна Федота Васильевича.

И еще много полотен художника пропало. После выставок всегда он их не досчитывался. Однажды Федот Васильевич две недели грустил и жаловался:

— У меня, Соня, украли дорогую картину. Помнишь, ту, что „В темной хате“. Совсем опечалили меня. Показал одному пассажиру, потом уснул, и вот… Думал ли, что в России, нынче, и украдут картину? Значит, живопись люди любят, а купить не за что…

Но не очень долго, помнится, горевал тогда художник. Вскоре опять собрал нас, деревенских девчонок: Олю Богину, Таню и меня. Назвал картину „Троица“. И ее я потом больше не видела, даже в репродукциях.

Вовсе неизвестно местонахождение полотен „Учительница у себя дома“, „Письмо с войны“, „Деревенская свадьба“, „Жатва“. С выставок они не вернулись, там их похитили».

Покачивая на коленях правнучку Наденьку (Надежду), Софья Никаноровна напевает какую-то удивительно лиричную и удивительно мудрую русскую песню:

Федот Васильевич выполнил до конца свою нелегкую миссию художника и царством прекрасного венчал свое Кочелаево. Он создал целую серию полотен, на которых воспел красоту и глубину характера простого деревенского человека, необыкновенное обаяние юных деревенских Джоконд, здоровых и чистых душою женщин того поколения России, которым хватило сил пережить потом нелегкий период коллективизации, самую страшную войну века, тяжелейший послевоенный труд на колхозных полях, хватило сил и достоинства, большинству из них в одиночку, не только поднять, но и поставить на крыло своих обкраденных войной и безотцовщиной детей.

На выставках и в музеях посетители подолгу не отходят от полотен Сычкова. Зрителям нравится звонкость в цвете на его полотнах, одухотворенность умных тонких крестьянских лиц и какая-то удивительная искренность исполнения.

Как жаль, что полотна Константина Вещилова разбежались по всему миру и теперь, почти безымянные, нигде не имеют своей родины, то есть своего родового гнезда, как это у картин Сычкова в Мордовии.

Вот в чем выиграл Федот Васильевич Сычков, хотя никогда не был в Нью-Йорке.

И это то, в чем проиграл не менее талантливый Вещилов, хотя и на Капри с Маней гулял, и в Булонском лесу, и в Нью-Йорке видел тысячи блюд на никелированных подносах.

А страны, которая заботилась бы обо всех картинах Константина Александровича, как непрерывно заботится она нынче о полотнах Сычкова, у Вещилова, к сожалению, нет. Вот какая трагедия сваливается на художника, если он, даже ради куска хлеба, покидает Родину.

Как видим, чужбине таланты из других стран не очень-то дороги.

Стоит Марья у прилавка в пустом магазине. В деревне сенокос, в кой час ребятишки за макаронами прибегут, и продавщица оттого в окошко беспрерывно и скучновато глядит. Увидит вдруг кого, в одно мгновенье встрепенется.

«Василий прошел, — отметит про себя и решит: — Наверняка к той, своей…».

«Завидки берут? — спросит ленно себя и махнет рукой: — Чему завидовать? Какой же это мужик, люди добрые, когда с Нюрой-птичницей разводился, себе оставил мебель, Нюре детей, мол, теперь поровну, без обиды все в жизни поделено. Бурьян, охломон, — ругнулась она, — ненужная гвоздика, — и спохватилась сама, — а почему все же гвоздика, хоть и ненужная?».

Покрутила мыслью, покрутила, будто сковородкой перед собственным носом, и самой себе не захотела ни в чем признаваться. Ежели в том, что все они, мужики, кажется, никудышные, и все же, в общем, лучше иметь личную жизнь, чем вовсе ее не иметь, вот, хоть и ненужная, а все же гвоздика — эта личная жизнь.

— Да кто же тебе мужик? — вспыхнула однажды, когда была еще жива, мать. — Этот плох, тот куда хуже?

Вспомнилось, как в детстве дружила с мальчонкой. По соседству жили и в одно время заболели корью. Тридцать дней в избах были затемнены окна, тридцать дней обе матери боялись, как бы не случилось у детей слепоты или других осложнений. По весне, хоть и очень бледной, хилой, но все же здоровой выбежала девчушка на луг. Ивана в тот же час вынесли воздухом подышать. Через день навсегда отнесли на погост.

«Не моя ли половина так рано ушла?», — нынче спустя тридцать лет с сожалением думала Марья. Выглянула на улицу, ахнула: «А вот этот… Этот да…»

Мимо бежал молоденький председатель колхоза. Было, когда Марья кончала десятый класс, он готовился только в первый.

«Да, гляди-ка, всех обогнал!» — удивлялась нынче она, восхищаясь тем, что человек этот прямо уникум, голова! Он за телефон не хватается, если в столовой нет хлеба, а у людей запаздывает обед. Зыркнет черными глазищами, кого же послать? Если некого, колхоз ведь с кулачишко, сам хватает мешок да мчится на газике в город. Сам же и за рулем. Короче, себя не бережет, как розу тепличную белоснежную, а персону свою пускает в расход, будто К-700 в первый год эксплуатации.