Сергей Желудков - Почему и я христианин

Все мы веруем в центральное Чудо христианства — для всех нас Христос вечно жив в Божественной славе одесную Отца… Но мы по–разному можем относиться к евангельским иконам Воскресения. Возьмем сначала самую крайнюю степень христианского скептицизма. Человек признает непостижимую действительность Явлений Воскресения; но он полагает, что физическое тело Господа, по всей вероятности, возвратилось в общий круговорот вещества; сказания же о пустом гробе считает столь же мифическими, как и о физическом Вознесении… Такие взгляды высказывал модернист Эдуард Леруа в книге "Догмат и критика" — и католики не отлучили его от Христа. Мы можем найти общий язык и с этим христианином. В сущности, что такое "тело? Мое "личное тело" есть кусочек физического мира в моем временном относительном распоряжении. Тело же Христа Воскресшего есть ЦЕРКОВЬ, которую Он стяжал Себе Своею кровью — Своею любовью (Деяния, гл.20). На этом мистическом языке апостола Павла (к Римлянам, гл.12, к Коринфянам 1, гл.12, к Ефесянам, гл.1,4,5, к Колоссянам, гл1) духовное, то есть РЕАЛЬНЕЙШЕЕ тело Христа Воскресшего есть Церковь любящих Его, верующих в Него, — и это еще только начало, потому что Христос есть Глава и всего человечества, и дана Ему "всякая власть на небе и на земле" (по Матвею, гл.28). В сравнении с этой тайной — какое значение могли бы иметь наши бедные домыслы о физическом теле Христа? Что бы мы об этом не "думали" — все мы согласны в уверенности, что за Явлением Господа пребывала совершенно непостижимая, но реальнейшая реальность Его Воскресения.

Есть и другая крайность — когда люди впадают в примитивный рационализм и легкомысленно рассуждают чуть ли не о газообразных "свойствах прославленного тела Христова". В пасхальном послании 1960 года русский Патриарх указывал, что Воскресение Христово есть "ВЕЛИКАЯ ТАЙНА2 и что если бы мы стали пытаться "выразить это Чудо — оно принизилось бы до немощности нашего разумения и потеряло бы присущую ему священную высоту и дивную безграничность"… Замечательно в Евангелии по Иоанну (гл.20), что когда Христос предложил сомневающемуся Фоме удостовериться в Воскресении, так сказать "на ощупь" — апостол не стал этого делать, потому что ощутил духовную Реальность несравнимо более значительную: "Господь мой и Бог мой".

Первый мученик христианства Стефан исповедал: "вот, я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого одесную Бога" (Деяния, гл.7). Вознесение и одесную Отца пребывание — символы Божественной славы Христа. Но физического Вознесения н е т в Евангелиях по Матфею и по Иоанну, и н е т в древнейших рукописях Евангелий по Луке и по Марку. "Вознесся на небо и воссел одесную Бога", — так совмещены натуральный и символический планы повествования в позднейшем добавлении к Евангелию по Марку (гл.16). Или в "воссесть одесную" понималось тогда тоже натурально?.. "И когда благословлял, отступил от них и стал возноситься на небо", — так читается в позднейшем тексте Евангелия по Луке (гл.24). Однако слов "и стал возноситься на небо" нет в древнейших рукописях; да этих слов И НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ, ибо по контексту ясно, что речь идет о ПЕРВОМ ДНЕ Воскресения. Миф о физическом Вознесении легко мог возникнуть из тогдашних представлений о "трехъэтажной" Вселенной… Учитывая все соображения, строго говоря, следовало бы в других условиях выдвинуть соборный вопрос: не отменить ли отдельный церковный праздник Вознесения (не случайно литургически столь бедный, бесцветный) — не заменить ли его заключительным торжеством Воскресения.

МЫ НЕ ЗНАЕМ во всей полноте и точности проповеди Иисуса Христа. Она продолжалась, как полагают, не менее года или даже трех лет; а то, что написано в Евангелиях, можно прочитать за какой‑нибудь час… В главе 20 книги Деяний святых апостолов проводятся слова Господа Иисуса, которые "Он Сам сказал", но которые НЕ ЗАПИСАНЫ в Евангелиях : "Блаженнее давать, нежели принимать". Сколько же было сказано других таких незаписанных слов, каково было их содержание? А то, что записано — ведь это только пересказы, притом пересказы даже не на том языке, на котором говорил Учитель… Если бы даже я и умел — есть ли вообще смысл в "систематическом" изложении столь явно фрагментарных и неточных текстов? Ниже я рассматриваю евангельскую проповедь только по поводу критических замечаний о ней, высказанных на страницах 8 — 8.

Если согласиться на том, что при всей неполноте и неточности текстов в Евангелиях промыслительно записано все, что нам практически нужно для христианской жизни — то придется согласиться и в том, что, значит. нам не нужно знать тайны совмещения Промысла Божия с действиями мирового зла. Ибо евангельская проповедь и отражает эту непостижимость. В мире действует "равнодушная природа", действуют добрые и злые силы, действует наша свободная воля — и над всем этим и над каждым из нас действует, мы это чувствуем, таинственный Промысл Божий. Как это совмещается — мы не знаем из евангельской проповеди, из сохранившихся отрывков евангельской проповеди. Может быть, Учитель и говорил что‑то об этом, но тогда не могли вместить Его слов и их не записали? Вероятнее же, что Его интуитивное знание об этом не могло быть выражено в символах нашей речи.

Евангельская проповедь — и это ее удивительное свойство — действительно призывает нас к недостижимой святости и молчит о посредственной порядочности. "Блаженны милостивые", "Блаженны чистые сердцем", "Блаженны изгнанные за правду… Вы сл"ышали. что сказано (в иудейском законе): люби ближнего твоего, и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих и гонящих вас"… "Если кто хочет идти за Мною — отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее"… Приведу вдохновенный комментарий к евангельской проповеди из книги "Евангелие" проф. М. М. Тареева:

"…Сын Завета в своем благочестии возлагал свои упования на Бога, верил, что Бог в нужную минуту придет и избавит его; новое Евангелие освобождает человека совершенно от всякой заботы о своем лице, о своей душе (жизни), оно говорит сыну Отца Небесного: "забудь о себе, не считайся с Богом, отрекись от всяких прав и брось всякую арифметику". Евангелие Христово возносит человеческий дух на небесную высоту и убеждает его: "не держись, не цепляйся, не бойся, отдай всего себя Богу, ничего себе не жди, растай в этом безграничном просторе". Оно подводит человека к бездне смерти, показывает в ней отражение небес и зовет его положить душу свою в беспредельном самопожертвовании. Ветхий Завет делал человека близким к Богу; Евангелие вселяет Бога в самое сердце человеческое, научает человека на все смотреть СУБ СПЕДИЕ АБСОЛЮТИ (под знаком абсолютности), желать абсолютно, делать абсолютно — по Божественному. Христианская благотворительность есть благотворительность без конца; христианская вера это вера безграничная, безусловная, это всецелая преданность Богу; христианская любовь есть самопожертвование до смерти" (подчеркнуто мною). В сущности, евангельская проповедь есть ПРИЗНАНИЕ ЧЕЛОВЕКА К БОЖЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ. "Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный". Но Божественная жизнь для человека на этой земле невозможна: ибо в самой душевно–телесной природе нашей живет органически присущее нам начало самосохранения индивида — так называемый эгоизм… В этом смысле христианство совершенно "непрактично". Если вообразить человека, осуществляющего христианское поведение — мы увидим мученика, в некотором роде повторяющем подвиг Христа. Такой человек будет очень ДОБР, он будет везде "уступать очередь", он не остановится на сочувствии нервов, примется помогать, делиться временем, средствами — и встретит сопротивление прежде всего в своем же семейном гнезде… Даже если он и не будет общественно активен, он будет совершенно ПРАВДИВ — и встретится с государством, "самым холодным из чудовищ"; в лучшем случае он будет признан эксцентриком, нуждающимся в опеке и лечении… И так далее. Последовательное христианство, как практическое осуществление в жизни принципов любви и духовной свободы, всегда было призванием только очень немногих, избранных душ. Зная это, мы, казалось, могли бы со спокойной совестью отвергнуть евангельский призыв к Божественному совершенству. Но вот, мы слышим его — и в самой сокровенной глубине нашего духа он получает таинственный отклик. "Подобно Царство Небесное сокровищу, сокрытому на поле, которое нашед человек утаил, и отрадости о нем идет и продает все, что имеет, и покупает поле то". Почему мы с волнением читаем это, хотя знаем, что эта радость для нас невозможна? "Вы — соль земли… Вы — свет мира"… "Так да просветится свет ваш пред людьми, чтобы они видели добрые дела ваши и прославляли Отца вашего небесного". И вот, нас мучает совесть, что мы — не соль земли, не свет мира. не можем мы успокоиться в посредственном самодовольстве. Таинственна эта наша человеческая тоска о Божественном совершенстве; таинственна и отвечающая ей евангельская проповедь Иисуса Христа. Она невыполнима, потому что она Божественно–абсолютна; но это для нас — не отчаяние, а надежда. Ибо эту проповедь не только произнес, но и на деле в Себе исполнил единосущный нам Сын Человеческий. Евангельская проповедь есть откровение Личности Христа, идеальное совершенство которой стало достоянием всего человечества… Об этом потом, ниже.