Сергей Желудков - Почему и я христианин

И как ДЛЯ МЕНЯ это станет возможным? "Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онь" (и одежды нет у меня, чтобы войти в него)"… Как войду я, грязный, в царство торжествующей Любви, — "идеже лицы (хоры) святых, Господи, и праведницы сияют яко светила"… ГЕЕННА ОГНЕННАЯ, горящая мусорная свалка — евангельский символ мучений совести. "Огонь вечный" — да, это мне очень близко. Есть у меня "страшилища", воспоминания, при которых я даже и не помышляю просить прощения у Бога: ибо я сам не могу простить себя. "Cкорбь и теснота всякой душе человека, делающего злое" (к Римлянам, гл.1). И не только поступки, но и мысли, в которых мне даже себе самому стыдно признаться. "Остерегайся своих мыслей, ибомысли слышны на небе" (бл. Августин). Это совершенно безъисходное, "вечное" мучение. Чтобы освободить меня от него, нужно было бы освободить меня от совести — от самого себя… И все же вот этот сам по себе факт, что я способен вечно так мучиться, что я негодяй "не бессовестный" — не есть ли это залог какой‑то непостижимой НАДЕЖДЫ? А если уж нет никакой надежды — то не должен ли БОГ по милосердию Своему меня уничтожить?.. Отсутствие в наших символах этой идеи милосердного уничтожения — не означает ли, что есть какой‑то таинственный СМЫСЛ в наших "вечных" мучениях? Для грешника, который надеется на жизнь будущего века и знает, что он ее недостоин, очень привлекательна католическая идея "Чистилища", если принять ее, конечно, не в юридическом, а в символическом смысле. Жаль, что в Восточном христианстве та же идея выражена совсем уж недостойно в "Мытарствах" по житию преп. Василия Новаго. Сущность дела хорошо изображал один проповедник, называя состояние злой, неподготовленной души состоянием "недоноска, выкидыша в Вечность". Недоносок будет страдать… По некоторой аналогии вспоминается чудная в своей кратчайшей выразительности католическая молитва перед Причащением — парафраз евангельских слов: "Господи, я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой, но скажи только слово - и исцелеет душа моя". В сущности все мы, грешники, можем надеяться только на какое‑то БУДУЩЕЕ ЧУДО Божественной любви.

Воскресение не может быть понято ни в каких терминах здешней жизни — но только в Воскресении может быть сокрыт СМЫСЛ здешней жизни, смысл земной судьбы каждого человека и смысл столь трагической земной ИСТОРИИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА. Без Воскресения мы — ничто, "из ничего в ничто" возвращаемся…Пытаются увидеть смысл такого исчезающего личного существования в здешней жизни будущих поколений; но без Воскресения и будущие поколения, и вообще все человечество в самом последнем счете оказывается НИЧЕМ — суммою личных нулей. Без Воскресения _ НЕТ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА, ибо нельзя же называть "человечеством" ничтожную его часть, текущее или будущее поколение, в свою очередь обреченное смерти. Об этом великолепно говорил проф. С. Н. Булгаков в лекции "Воскресение Христово и современное сознание" (М. , 1908, стр.4–44):

"Что представляет собою живую реальность, что живет: человеческая индивидуальность или отвлеченное человечество? Можно ли говорить о человечестве как о существующей реальности, если при этом постоянно уничтожаются или обесцениваются личности, если само человечество превращается лишь в простое чередование поколений и личностей? Между тем понятие человечества имеет в современных глазах только такое значение. Проклятие бездомности и взаимной чуждости поколений неизбежно ложится на людей, как только мы начинаем так мыслить человечество. Часть не может заменить целого, — ведь, если в теперешнем обществе капиталисты пользуются всеми материальными благами, мы не можем же говорить, что что современное общество благоденствует, и, если мы примем, что действительно в конце времен будут благоденствовать последние поколения, представители которых и явятся счастливыми наследниками всего исторического прогресса, то одинаково нет оснований думать и говорить, что в лице их спаслось человечество, побеждена историческая трагедия, найден выход из жизненных противоречий.

… В представлениях о государстве будущего, о спасающемся прогрессом человечестве неизбежно приходится колебаться между двумя возможностями: или будущие люди с более чуткой совестью, с более развитым чувством общечеловеческой солидарности и любви будут терзаться от сознания, что их благополучие куплено такой дорогой ценой, и тогда они в тысячу раз жалче нас и несчастнее, и уж совершенно не годятся для роли увенчивающих мировую историю счастливцев будущего, или, в обратном случае, если они обо всем забудут и все припишут себе самим, то мы имеем просто свинство, отталкивающее безобразие, при одной мысли о котором тошнит и мутит, при мысли, что ради мещанского довольства и благополучия этих господ была заплачена такая цена, пролита была мученическая кровь. Меня всегда поражает, как исповедующие религию прогресса, чающие государства будущего не замечают всей внутренней безъисходности своего положения, всей призрачности своего идеала. Нет, идея прогресса не дает и не может дать исхода из трагических противоречий жизни, человек не может спастись от них в прогрессе.

Но прогресс не есть спасение еще и потому, что он не побеждает главного врага, обесценивающего и обессмысливающего жизнь, — смерть, эту страшную нигилистку, уничтожающую все ценности. Иногда пытаются одержать мещанскую победу над смертью, притупив ее трагическое острие, изобретая средства сделать ее безболезненной и покойной. Это значит, как справедливо выразился когда‑то (в личном разговоре) Л. Н. Толстой по поводу теорий проф. Мечникова, добиваться, чтобы человек жил как корова. Факт существования смерти обесценивает жизнь не только тем, что превращает ее в нечто временное и случайное, но он уничтожает и самую связь человечества, кладет печать разорванности на всю его духовную жизнь. То, что мыслится в понятии "вечная жизнь", предполагает новый, качественно отличный способ восприятия бытия, особенной полноты, в отличие от разорванности временного. И жажда полного абсолютного познания и чувства, которую мы испытываем в своей душе, хоть и бессильны ее удовлетворить, требует для своего удовлетворения именно особой, качественно иной жизни, чем та, которую мы имеем, жизни вечной, и только в ней может разрешиться загадка человеческого духа. Утолить это алкание вечности мы не можем, заглушить его мы не должны, ибо это значило бы погасить в себе огонь Прометея, совершить над собой величайшее духовное преступление, измену Духу Святому. И для будущих поколений остается та же дилемма: или эта загадочность, противоречивость, ненасытность и ненасыщаемость духа, какая и у нас, только больше, острее, мучительнее, или мещанское тупое самодовольство, чего да не будет!"…