Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки

Он ел масло, мед, мясо, пил шоколад со свиным салом, однако получалось так, будто еда съедала его самого.

Не желая доставлять матери лишнее беспокойство, он настрого запретил Наташке подходить к нему. Он знал, как опасен туберкулез для подростков, но признать самого себя опасным для Наташки не мог: не верилось в это, и ему очень трудно было отсылать прочь сестренку с ее полудетскими заботами.

Даже тогда, когда болезнь окончательно свалила его, он считал свою слабость временным ухудшением и страдал больше от того, что так долго не оправдывал надежд матери и сестры.

Елена Денисовна сама понимала в медицине, видела и заключение врачей, и рентгеновские снимки. От нее не скрывали истины: распалось одно легкое, распадается другое, остановить процесс уже невозможно. Человеку нечем дышать. Спасение теперь было бы просто чудом.

В это время и пришла к матери мечта о чуде, которое может спасти ее большого больного ребенка. Началось с «душевного» разговора…

В пасмурный серый день Елена Денисовна стояла на крылечке своего дома, срубленного из толстых столетних лиственниц, прислушиваясь к надрывному кашлю Бориса.

«Даже на улице слышно, а чем только кашляет, ведь весь исчах!» — думала она, впервые боясь открыть дверь и войти: слишком больно было ей от этого кашля.

— Одна останешься скоро, — неожиданно сказал подошедший к крыльцу конторский сторож Павел.

В тоскливой задумчивости Елена Денисовна не расслышала, как постукивала его деревянная нога (вторая была обута в аккуратно подшитый валенок). Опустив худощавое, изрытое морщинами, но благообразное лицо с крупными чертами и клиноватой седенькой бородкой, он тоже прислушался к тому, как кашлял в своей комнате Борис.

— Дочь подрастет, не успеешь оглянуться — и замуж выскочит. Скучно будет тебе тогда…

— Уж не сватать ли меня собрался?

Павел заметно покраснел.

— С хорошим, как брат к сестре, пришел, а ты язвишь! Я уже привык жить бобылем. О семейной жизни думать забыл, но одиноким себя не считаю. Есть утоление тоски отрадное.

— Какое же это утоление? Выпивка, что ли? — хмуро спросила Елена Денисовна, хотя никогда не видела Павла пьяным.

— От выпивки, кроме изжоги, нет ничего. Я о другом. — Павел подошел ближе, кряхтя присел на чисто выметенную ступеньку, выставив деревяшку из-под полы полушубка. — Я насчет веры в бога. Да, да, не усмехайся! Нынче все гордые стали: мы-де в коллективе, который опора для каждого. Верно, еще в старину люди говаривали: одна головня в поле не горит… Коллективом жить и работать веселее. Да только здоровому человеку, а каково больному? Кому она нужна, болячка-то моя? Ну, один раз поплачусь — послушают, может, и посочувствуют. А потом надоест, и слушать не станут, еще и к черту пошлют. А богу-то я каждый день, каждый час могу пожаловаться, он меня не отбросит, как ветошку.

— Но и не поможет.

— Пусть не поможет. Не все наши просьбы исполнять! Может, я еще недостоин божьей милости.

— Не выслужился!

— Очень просто, что не выслужился. Но глядит на меня терпеливо кроткий лик и словно склоняется, шепчет: веруй, веруй, и спасет тебя вера твоя.

— От чего спасет-то?

— От тоски хотя бы! Есть существо, с которым в любое время поговорить можно. Оно всего меня насквозь видит, и я перед ним лукавить не стану.

— С людьми-то устаешь хитрить, — проворчала Елена Денисовна, охваченная духом противоречия.

— Ни перед кем я не хитрю, но только с одним господом богом начистоту разговариваю, он с меня за мою серость не взыщет, ума у него своего довольно.

— А мы все дураки, значит. Ах, ты-ы, серый! Не был бы об одной ноге — загремел бы сейчас отсюда!

— Видишь, неладно сказал — ты и осердилась. А с богом-то я, глупый человек, за всяко просто разговариваю. Не боюсь я его, а люблю. Большое утешение — любить бога и верить, что он всегда с тобой.

— Аминь.

— Зря так, Денисовна: ты тоже одинокая теперь. Тошно ведь бывает! Вот и обратилась бы к богу. О сыне помолилась бы. Врачи-то не помогают — значит, не могут; а он все может. Ну, что тебе, трудно попросить его? Утопающий за соломинку хватается, а ты духовное милосердие отрицаешь.

— Натерпелись мы уже от этого милосердия! — сердито сказала Елена Денисовна, вспомнив, как пробовала молиться ее мать.

Мать тоже не верила в бога. Переселенка из владимирских крестьян, она прошла по Сибири пешком не одну тысячу верст, следуя за повозкой отца и мачехи. Не поладив с мачехой, ушла с отцовской заимки, батрачила у местных кулаков, пока не встретилась с крепким парнем-сибиряком, промышлявшим охотой. Нелегко вначале пришлось молодоженам, но они не унывали. Появился свой домик, пошли дети. Потом вдруг началась война. Елена Денисовна хорошо помнила отца. Его убили в шестнадцатом году под Луцком, тогда же погибли два ее старших брата. Мать больше не выходила замуж, хотя никогда не упоминала о погибшем. Только однажды, разнимая младших сыновей, сказала сурово:

— Ох вы, безотцовщина горькая!

Когда в праздники поп совершал обход по домам глухого сибирского городка, мать давала дочке пятак и уходила во двор. Елена вводила священника в горницу, совала денежку дьякону и пряталась за спины любопытно глазевших братьев. Молоденькая девушка не умела молиться и не ощущала в этом никакой потребности.

Во время гражданской войны пьяные казаки зарубили на улице обоих ее братьев-подростков.

Тогда соседки сказали матери:

— За грехи наказывает тебя бог. Молиться надо.

На всю жизнь запомнила Елена Денисовна, как пыталась молиться ее мать.

С тяжелым вздохом становилась сибирячка перед иконой на колени, по-мужски размашисто крестилась, припадала головой к полу, но слова произносила совсем неподходящие.

— За что ты их покарал? — гневно вопрошала она, ожесточенная душевной мукой за нелепую и страшную казнь своих последних сыновей. — Что они тебе сделали? Ты меня суди, а не их.

В конце концов ее беседы с богом закончились тем, что она встала и, вскинув к образу лицо, сказала:

— Если ты есть такой, за что тебе кланяться?! Вот дочка осталась. Может, и ее приберешь? Только тогда я тебя, спасителя, на лучину исщеплю. Чем еще ты меня наказать сумеешь? Грешнику в аду легче, чем матери, пережившей смерть своих детей!

Никогда, при самых тяжелых переживаниях, не приходило в голову Елене Денисовне искать утешения в молитве, но убежденность старого инвалида невольно тронула ее. Потом он заходил еще, и женщина уже вдумчивее прислушивалась к его речам. Так явилась мечта о чуде, вызванная жаждой спасти сына. А вдруг ей откроется то, что было закрыто для истерзанной и озлобленной души матери?

— Зачем он к нам зачастил? — ревниво спрашивала Наташка, обеспокоенная посещениями Павла. — Чего ему здесь надо?