Итоги Итоги - Итоги № 5 (2014)

Как-то мы с женой попали в округ Ориндж на юге Калифорнии, который слыл центром ультраправых. Президент тамошнего колледжа предложил выступить с лекциями. Нас тепло встретили, разместили в хорошем мотеле. А утром представитель колледжа заехал за нами и сообщил: «В России, я слышал, никто рано не встает, поэтому лекции мы запланировали на послеобеденное время». В ходе беседы выяснилось, что этот господин не знал, что в СССР разрешены семьи, думал, все живут коммуной, как хиппи. Был уверен, что в Советском Союзе нет кино и других развлечений, запрещены все иностранные книги. В тот день у нас было пять выступлений, и на каждом задавались вопросы о наличии в СССР семей, кино, книг. При этом наша страна воспринималась как враг. Вот так: в советско-американских отношениях вроде имела место разрядка, а в округе Ориндж готовились к войне...

Но были и поклонники. В том числе странные. Как-то нас с коллегами пригласили в «Народный храм». Он занимал внушительное здание, в прошлом там была католическая церковь. Что сразу поразило, так это портреты на стене членов Политбюро ЦК КПСС: Брежнева, Косыгина, Подгорного... Один из хозяев объяснил: «Это наши святые. Молимся, просим благодеяний и покровительства». Пока мы переваривали эту информацию, зазвучал гимн Советского Союза. Коммунары пустились в пляс, похожий на дикую смесь рок-н-ролла и вальса. Нам было разъяснено, что это религиозный гимн, священный для всех членов «Народного храма». Учредил организацию Джим Джонс, «великий вождь». В нее вступали бывшие перековавшиеся наркоманы, проститутки, воры. Со временем вождь замыслил основать коммуну в Калифорнии. Основал. Но мешали соседи, относившиеся к коммунарам, мягко говоря, без симпатии. Тогда Джонс решил продолжить эксперименты за рубежом. Выбор пал на Гайану. Но вскоре и там начались проблемы. Коммунары запросились в СССР, просили прислать самолет, спрятать их деньги. Кончилось все скандалом и трагедией — Джим Джонс заставил всех членов коммуны, около 900 человек, выпить яд.

Мы с тревогой следили за новостями: вдруг всплывет факт наших контактов. Но, к счастью, никто об этом не упомянул.

А вообще ФБР следило за нами круглые сутки. Возникали комичные ситуации. На одном приеме наш офицер безопасности подвел к моей жене солидного мужчину и представил его как завотделом ФБР в Сан-Франциско. Федеральный агент, услышав фамилию жены, широко улыбнулся: «О, ваш голос мне очень хорошо знаком! Ведь вы сидите в консульстве на телефоне, по долгу службы приходится слушать вас каждый день!»

При этом официально ФБР и местная полиция отказывались охранять здание генконсульства. Наши двери оставались настежь открытыми. И это было небезопасно. Вокруг постоянно шли демонстрации — сионистов, гомосексуалистов и даже фашистов, среди прочего предлагавших Москве скинуться на ракету, в которой следовало отправить на Луну всех евреев и афроамериканцев. Захаживали в генконсульство и мнимые дочери царя Николая II, он сам, «жена» советского премьера Косыгина. Особенно донимал меня лично двухметровый бородач во френче, вылитый Фидель Кастро. Он называл себя командиром партизанского отряда, который намеревался взять штурмом Сан-Франциско. От нас командир требовал динамит и оружие. Свои требования подкреплял огромным ножом, то и дело поднося его к моему горлу.

— От греха подальше вернулись в Москву и пошли в Дипакадемию?

— После Америки учебный процесс давался непросто. Приходилось выслушивать про выдающегося ленинца Л. И. Брежнева, нерушимое содружество стран социализма и острые противоречия в стане империализма. Подобную ахинею вынести было тяжело. Хотя попадались и любопытные лекции, зачастую просто крамольные, которым спокойно внимали мои однокурсники — муж внучки Брежнева, сын зампреда президиума ВС СССР Кузнецова, сотрудники различных важных служб. Никто из них не высказывал ни малейших возражений. Тогда меня впервые посетила шальная мысль, что коммунистическая система в СССР обречена — если даже те, кому положено ее холить и лелеять, молча, без эмоций выслушивают беспощадный приговор советской власти.

Чем дальше, тем больше я поражался винегрету в мозгах людей. Убогость советской экономики и быта стимулировала пресмыкательство, конфронтация с Западом из-за интервенции в Афганистане, напротив, питала ксенофобию.

— А тут еще Олимпиада-80. С одной стороны, все флаги в гости, а с другой — бойкот.

— Из представителей Дипакадемии была сформирована специальная переводческая группа при руководстве Олимпийского комитета и спортивных федераций СССР. Нам обещали выдать по комплекту спортодежды, талоны на питание, еще что-то. Но так ничего и не выдали. Как позже намекнул один из сотрудников комитета, «все было украдено до нас».

Переводчиков прикрепили к важным персонам. Меня — к главе Федерации фехтования. Он, однако, к моим услугам не прибегал. Аналогичный разворот от ворот получали и мои коллеги-переводчики. В конце концов мы пожаловались в Олимпийский комитет. Из витиеватых разъяснений осознали, что спортивные начальники нас боятся, принимают за оперативников КГБ.

Наконец нас пригласили в Олимпийский комитет. Председательствовал молодой человек с простым лицом и провинциальным выговором. Он заявил: «Товарищи! Мы хотим направить вас в олимпийские билетные кассы для иностранцев. Обстановка там сложная. Например, вчера у меня пропал зонтик. Ваша задача — переводить, и чтобы иностранцы покинули СССР, думая, что у нас все в порядке».

Время от времени куратор зазывал нас к себе. Его зонтик по-прежнему числился в розыске, товарищ оставался расстроенным. Но надо было работать. Он и его коллеги вылавливали на проспекте спекулянтов, торговавших билетами. Среди спекулянтов преобладали даже не советские граждане, а поляки. Мы должны были переводить на этих допросах. Товарищ жестко спрашивал: «Зачем вы втридорога продавали билеты на баскетбол?» Я повторял вопрос по-английски. Поляк, однако, английского не знал, а вот русским владел блестяще. Но без переводчика допрашивать не полагалось. Поэтому я повторял вопрос по-русски. Подозреваемый по-русски отвечал, я тут же, тоже по-русски, доводил сказанное до товарища. Так мы часами играли в переводчиков.

Наконец Олимпиада закончилась, и мы продолжили учебу.

— И что потом?

— В 1982 году меня отправили в Китай. Перед отъездом я выслушал мидовские инструкции: «Китай — наш противник. Надо быть начеку и разоблачать суть пекинской политики». В ЦК КПСС настрой был еще более суровый. Между тем КНР только начал реформы, приходя в себя после «культурной революции». Люди все еще страдали от нехватки пищи. Газеты призывали есть крысятину — крыс, мол, много, их легко ловить и за них не надо платить. На окраинах городов склоны гор, холмов и оврагов были изрыты пещерами, где обитали люди. Пресса утверждала, что там летом приятная прохлада, а зимой тепло и при этом не страшны землетрясения. На одежду народ вообще не обращал внимания. Китай открывался, но этому мешала отсталость. Время, однако, шло. Маховик реформ в Поднебесной раскручивался. Между тем в Москве в начале 80-х аппаратчики раскололись на два лагеря. Люди либеральных взглядов симпатизировали китайским реформам и надеялись на их перенос на советскую почву. Они вдохновлялись позицией нового руководителя страны Юрия Андропова, который направил в ЦК КПСС записку с предложением «поискать возможности» нормализации отношений с Пекином. В противоположном лагере никаких позитивных перемен не замечали.