Журнал Русская жизнь - Земля (сентябрь 2007)

Валентина работает на перелешинской водокачке. Юра, Валентинин сын от первого брака, говорит: «Раньше называлась слесарем, теперь должность переименовали, как-то по-новому называется». Подсказываю: «Менеджером?» Юра морщит лоб. «По-моему, нет. Нет, стопудос не менеджером. Короче, воду качает». Когда «в коллекторе пара была сорвана заглушка 20-летней давности», Валентина находилась на работе и качала воду. Слышит, что-то бабахнуло. Ну, бабахнуло и бабахнуло. А потом сменщица прибегает: «На заводе взрыв. Говорят, Коростылева убило». Иван Коростылев работал с Валерием Пыховым в одной бригаде. Валентина вскочила и побежала на завод. Это в километре от водокачки. Бегом. Пятидесятилетняя толстая женщина.

Но на завод ее не пустили. Директор запретил бойцам службы безопасности (или браткам, кому как нравится) пускать родственников членов погибшей бригады. Не потому, что тайна там какая-то или еще что. Просто директор и сам побоялся смотреть на то, что сделалось с людьми. Трехсоткилограммовый железный верстак взрывной волной отбросило в цех - вот и представьте, во что превратились находившиеся там люди. А то, во что они превратились, еще и сварилось, потому что пар.

Валерий Пыхов пострадал меньше других, он стоял чуть в стороне, за выпарной станцией. «А у Сереги, - говорит слесарь Николай Жигулин о Сергее Прибыткове, самом молодом (27-летнем) слесаре в бригаде, - у Сереги мозгов нет с макушкой и одного глаза». Слесарь Жигулин рассказывает о том, что у Сереги нет мозгов, как будто пересказывает какой-то фильм, но его можно понять, потому что он с утра сильно пьян. И то, что пьян, понять можно: Жигулин был в бригаде ремонтников четвертым. И тем вечером отпросился у начальства домой пораньше, копать картошку. Взрыв услышал, когда был у проходной. «Еще подумал: вовремя ушел, там громыхает что-то», - смеется Жигулин. Смеется, а глаза заплаканные.

Восемь вечера - это не рабочий день, и в пресс-релизе справедливо сказано, что «никто из людей не должен был находиться рядом с коллектором в это время». То есть получается, что Пыхов, Прибытков и Коростылев сами, от нечего делать, собрались в коллекторе и давай устраивать предпусковую проверку пара. На самом деле утром пятого числа должны были пускать завод. Потому что грузовики со свеклой едут, а хранилище не резиновое.

Перелешинский завод, как и все сахарные заводы Черноземья (в Воронежской области таких заводов девять), работает не круглый год: график естественным образом привязан к сезону. В начале осени собирают сахарную свеклу. Собирают и везут на завод, который к этому времени должен быть запущен. Свеклу на заводе перерабатывают месяца два, до начала ноября. Потом свекла заканчивается, и завод останавливают до следующей осени. И каждый раз в конце августа директор спохватывается, что скоро надо опять пускать предприятие. Так и возникают сверхурочные работы и предпусковые проверки пара.

Хотя, конечно, рабочие сами кровно заинтересованы в том, чтобы завод заработал как можно скорее. Когда завод работает, им платят зарплату: от двух до четырех тысяч рублей в месяц. Когда не работает, получают они по десять процентов. У Валерия Пыхова десять месяцев в году выходило по четыреста рублей в месяц. Зарплата Валентины на водокачке - полторы тысячи. «Но вы не думайте, что мы бедно жили, - пугается непонятно чего Валентина. - У нас огород есть, картошка, тыква, помидоры. Ну и у мамы пенсия хорошая». Мама Валентины, теща покойного, тоже в черном. Сидит на грядке, на сваленных горкой тыквах и плачет. Внук Юра приносит ей кружку воды и включается в разговор о деньгах. «Я в Воронеже работаю, я электрик. Работа - две лампочки в месяц вкручиваю. И выходит у меня за это девять тысяч. А у дяди Валеры было четыре, ну как так можно?»

Надеюсь, я больше никогда не побываю в Перелешине, потому что Юра очень боялся, что его «Ну как так можно?» будет процитировано в печати, и просил меня его не цитировать. Юра очень боится, что семья его родителей из-за его неосторожного слова подвергнется репрессиям со стороны заводского руководства и его службы безопасности. Но я все-таки его процитирую, потому что в самом деле: ну как так можно, а?

У Пыховых мы были на следующий после взрыва день. Гроб с телом Валерия Пыхова в дом привезли только наутро - в день похорон. А накануне в Перелешине гастролировала похоронная контора из райцентра Панино, по такому случаю устроившая в поселке антираспродажу, предлагая 250-рублевые венки по 400. Народ брал, целый КамАЗ венков раскупили.

Отпевали погибших на улице, через дорогу от заводской проходной, возле круглой бетонной клумбы между заводом и заводоуправлением. От администрации присутствовала секретарша, брюнетка в брючном костюме и на шпильках. Директор уехал в Панино, дела. Рабочих, продолжающих ускоренно готовить завод к пуску (свеклу-то завозят), выпустили попрощаться на полчаса. Школьникам тоже разрешили не ходить на занятия (школа в райцентре), тем более что желтый школьный автобус задействовали для перевозки родственников на кладбище.

Час дня, жара, над улицей кружатся стаи ворон: они любят оставшуюся от производства сахара патоку. Ворон здесь вообще много, и очень красиво получается, когда ворона садится на гору известнякового булыжника (знаете же, почему сахар получается белым? Его известью отбеливают), - как на картине Верещагина «Апофеоз войны».

По одну сторону улицы Заводской у магазина «Кедр» сотни две хмурых мужчин в поношенных грязных спецовках; через дорогу, у магазина «Березка», сотни четыре женщин и детей в чем-то турецком или китайском, но, в общем, неотличимом от рабочих костюмов мужей и отцов. Стоят, ждут. Кто-то горячо доказывает, что надо было открывать два вентиля: один на атмосферу, второй на две. Кто-то вспоминает такое же ЧП в 1981 году, когда погибли пять человек; рассказчик утверждает, что, как и Жигулин теперь, он должен был быть в той бригаде, но ему, конечно, никто не верит. Еще кто-то даже рассказывает анекдот. Слушатели, впрочем, не смеются.

Гробы несут со стороны дома Пыховых (Коростылев жил там же, а Прибытков был холостяк, поэтому его тоже привезли на Мира; о том, что Прибытков - самый молодой, много говорили в толпе, но не в смысле «жалко, ему бы еще жить и жить», а - «слава Богу, что жениться не успел, плакать по нему некому». Где живут родители Коростылева, неизвестно, главное - не местные). Но не выносят сразу на Заводскую, а проносят через все Перелешино - по Солнечной и по той улице, на которой нет табличек. Принесли. Ставят на табуретки у клумбы. Рабочие кучей переходят дорогу, становятся вокруг гробов. Крышки и деревянные кресты дожидаются своего часа в сторонке.