Журнал Русская жизнь - Октябрь семнадцатого (ноябрь 2007)

Во внутренней устойчивости власти не было никаких сомнений, вертикаль стояла намертво (тогда ее, правда, так не называли). Православие, самодержавие и народность, подобно суверенной демократии, обеспечивали, казалось, счастливое единомыслие населения. А всего через несколько лет народ с наслаждением вытер ноги о престол и с яростью разгромил церкви.

Империя считалась одной из сверхдержав, ее голос звучал громко и уверенно, несмотря на досадную неудачу в войне с Японией. Неудачу сочли случайностью (как показала Первая Мировая, ошибочно). Так же и сейчас наш голос звучит все громче, увереннее, и как бы не имеет значения, что за напористыми интонациями - пустота, нет ни реальных успехов, ни реальных ресурсов. Чрезвычайно все похоже.

Единственная принципиальная разница между ситуациями состоит в том, что у нас сейчас нет войны. Это позволяет нынешней России не только не рушиться, но как бы даже расти и крепнуть. Но с разложением все более или менее понятно и безо всякой войны. В этом смысле войну у нас заменили политические и экономические реформы начала 90-х. Благодаря всесторонней и беспримерной свободе, которую они дали, выяснилось: очень значительная часть населения уверена, что продается и покупается абсолютно все, а быть беспринципным подонком не просто допустимо, но единственно правильно. Эта убежденность проникла во все возрастные и социальные группы - от Кремля до самых до окраин. Ее носители стали достойными наследниками поставщиков Русской Императорской Армии, благодаря которым у нее не было снарядов и хлеба. Как уже было сказано, не война сделала тех поставщиков мерзавцами, она просто позволила им быть таковыми открыто. Соответственно, не реформы сделали негодяями столь многих наших современников. Они были таковыми и до девяносто первого, просто ждали удобной ситуации. Никакие реформы не могут заставить офицера продать солдата в рабство, а врача - отказать больному в помощи, если тот не заплатит. Есть вещи, которых нельзя делать, не зависимо ни от каких внешних обстоятельств.

Жизнь каждодневно и ежечасно предоставляет свидетельства того, что число сторонников концепции продажи и покупки всего постоянно и неуклонно растет. И это не оставляет России никаких шансов.

Точнее, шанс, вроде бы, дает отсутствие войны. Появляется время на то, чтобы как-то вылезти. Однако, судя по истории СССР, страна может разъехаться и без войны. Война - мощнейший катализатор катастрофы, но можно обойтись и без нее. Главное же в том, что вылезти можно только тогда, когда пытаешься вылезти, а если осознанно погружаться все глубже и глубже, то какая разница - есть война или нет? Понятно, что не национальные проекты нас вытащат, а принципиальная смена ментальных установок. Установки, однако, не меняются, а, наоборот, закрепляются, особенно в новых поколениях.

К тому же, в отличие от ситуации девяностолетней давности, сегодня нет той силы, которая хотя бы варварскими методами могла бы скрепить страну. Единственные формальные претенденты на роль такой силы - русские нацисты. Однако дело даже не в их полной разобщенности, а в том, что многонациональную страну они могут не скрепить, а лишь ускоренными темпами развалить, гарантировано и безвозвратно. Одним из факторов успеха большевиков был, безусловно, их интернационализм. Причем это, по-видимому, единственная большевистская декларация, которая хотя бы в какой-то мере выполнялась на практике. Кроме того, Россия, пожалуй, больше не переживет скрепления варварскими методами. Так что спасти страну может только чудо. Но мы его не заслужили. Как тогда, так и сейчас.

Ко дню рождения наркомвоенмора

На утро архимарит с братьею пришли и вывели меня; журят мне, что патриарху не покорился, а я от писания ево браню да лаю… У церкви за волосы дерут, и под бока толкают, и за чепь торгают, и в глаза плюют… Побранил их, колко мог, и последнее слово рекл: «Чист есмь аз, и прах прилепший от ног своих отрясаю пред вами…». Так на меня и пуще закричали: «Возьми, возьми его! Всех нас обезчестил!» Да толкать и бить меня стали; и патриархи сами на меня бросились, человек их с сорок, чаю, было, - велико антихристово войско собралося! Ухватил меня Иван Уаров да потащил.

Житие протопопа Аввакума

В стенограмме не указано также, что с трибуны Президиума мне систематически мешали говорить. Не указано, что с этой трибуны брошен был в меня стакан (говорят, что тов. Кубяком). В стенограммах пленума окажется незаписанным тот факт, что член Президиума ЦКК, тов. Ярославский, во время моей речи бросил в меня томом контрольных цифр. Во время речи тов. Бухарина, в ответ на реплику с моей стороны, тов. Шверник также бросил в меня книгу. В стенограмме не указано, что один из участников Объединенного пленума пытался за руку стащить меня с трибуны.

Из письма Троцкого

Председатель Реввоенсовета Республики, нарком по военным и морским делам, вождь Красной Армии и организатор ее победы, профессиональный революционер, родившийся 7 ноября, ближайший сотрудник и наследник Ленина, член Политбюро ЦК ВКП(б) Лев Давидович Троцкий никогда не станет для русской истории разрешенным и уважаемым лицом. Сперва проклятый, а затем и забытый советским каноном большевик номер два так и пребудет для идеологов всех партий воплощенным злодейством, крупным бесом, политическим Мефистофелем. Троцкому не поставят памятник на Арбатской площади, у созданного им Минобороны, его не перезахоронят на Красной площади в рамках лицемерного «примирения и согласия», а имя его если и помянут какие сановники в своих бесконечных речах, то лишь в ругательном смысле. И даже в школьном учебнике, изданном в какие угодно, прошлые и будущие времена, он не будет никем, кроме как палачом, агентом заграничных клик, авантюристом, врагом СССР, России, Свободных Северных Территорий, или как они там еще будут себя называть.

Но вся эта протяжная, на столетия, брань и хула не способна оскорбить его беспокойный и в то же время величественный дух - даже если в тех местах, где он пребывает ныне, земные новости имеют хоть какое-то значение. «Нет существа более отвратительного, чем накопляющий мелкий буржуа», - Лев Давидович более всего не любил торжествующее, победительное мещанство и не ждал от него никаких почестей, тем более посмертных. Почетный караул у его праха, когда бы его выстроили товарищи зюгановы, был бы ему вполне омерзителен. Это запрещенное имя - Троцкий: какое счастье думать, что уж оно-то никогда не сделается казенным, никогда не покроется слоем той официальной кондитерской пошлости, что сопровождала весь двадцатый век его учителя и единственного начальника. Так не вовремя ушедшего покровителя, на похороны которого он так и не успел из своего больничного Сухуми, тем самым безнадежно исключив себя из череды всех грядущих советских царьков - потому что царьки те являлись из похоронных комиссий, в то время как Троцкому из всех ритуалов суждены были только исключение, изгнание и приговор.