Журнал Русская жизнь - Страхи (сентябрь 2008)

Целый букет кричащих общественных неблагополучий распахивается в этом страхе. Человек боится потерять близких, потому что ощущает реальность и близость факторов, эту потерю приближающих: уличного насилия, пьяных водителей, нерадивых врачей, темных подъездов, милиции и армии, дурных компаний, пьянства и наркомании, убийственного (убивающего) хамства, недостатка денег на дорогостоящее лечение, далее везде, - и потому что нет такой силы, которая могла бы защитить нас и наших близких от этих опасностей, и нет такой башни, в которую их можно было бы спрятать от такого мира.

И поэтому мы более всего боимся за стариков и детей: в России именно самые слабые защищены хуже прочих, они всегда под прицелом катастрофы. Страх за близких глубоко рационален, он не нуждается в игре воспаленного воображения и ежедневно подпитывается обыденностью. Бояться - это прагматично. Не бояться - легкомысленно.

Есть и поколенческие коррективы. Нищеты и голода в упоминавшемся опросе опасаются 8 процентов опрошенных, - и в разговорах, например, с ровесниками моих родителей (30-е-40-е годы рождения) отчетливо декларируется спокойный, взвешенный, иногда самоироничный катастрофизм. Они опасаются унизительных состояний в их предельном выражении: не бедности, но нищеты, не нужды, но голода (буквально острого голода, так хорошо знакомого многим военным детям), не тесноты, но бездомности, не ухудшения жизни, но общего падения ее на какой-то совсем уж минусовый уровень; никто не чувствует себя застрахованным от беспомощности.

Этот катастрофизм в значительной степени замешан, с одной стороны, на личном опыте (память 70-летнего человека свидетельствует, что невозможное возможно), с другой - на простых впечатлениях современности. Показательно, что это говорят люди, еще в 90-е годы поставившие перед собой сверхзадачу: не зависеть от детей и при этом не жить на одну пенсию, - и на последнем дюйме профессиональных усилий в общем-то выполнившие ее (в чулках шелестят акции РЖД и Газпрома, на сберкнижке - стоимость трех жигулей, телевизор плоский, окна пластиковые). Они знают, что в любой момент все может быть обесценено, снесено дефолтом, путчем, инфляцией, чертом - и в стихии, которая почему-то называется «стабилизирующейся Россией», это будет обыденным потрясением основ.

А., презирающая блат, по блату пойдет на Каширку.

Б. пойдет в гражданское сопротивление, будет ходить на митинги и подписывать протестные письма в интернете. Но Фенечкин позвоночник будет долго заживать, ей понадобится хороший санаторий, и Б. попробует зайти в департамент здравоохранения с черного хода. Путевку не дадут, но в очереди подвинут, с тридцать шестого места передвинут на девятое.

Впрочем, и в казенное присутствие теперь просто так не зайдешь.

Об этом мне рассказал приятель, вернувшийся из префектуры с шишкой на лбу - в новом помещении, у самого парадного подъезда сделали необычайно низкую притолоку. Наверное, предположил он, это настраивает просителей на нужный тон? Девочка-секретарь, к которой он обратился за помощью, не проявила смущения, но засмеялась и ласково пожурила его: «Ну что же вы не поняли! Нужно было просто нагнуться, чтоб не удариться».

Приключения статуи Свободы

Больше всего доставалось статуе Свободы. Бывала она уничтожена прямым попаданием метеорита (да и вообще ее частенько стирали в пыль, в порошок), вмерзала по пояс в лед, зарастала пылью, мохом, паутиной, тысячелетней дрянцой. Пару раз речь шла о ядерных ударах. Несколько раз Манхеттен тонул, погибал среди акул - она, значит, вместе с ним. Не менее как в четырех фильмах сшибали ей голову - и исполинской волной принесенная в город, голова эта, белоглазая, в шляпке растопырочкой, скакала по потрясенной мостовой Пятой авеню. В каждом почти фильме катастроф (а я пересмотрела их великое множество) победа неодолимых сил знаменуется символическим актом глумления стихии над статуей Свободы. Это всегда пик трагедии. Жуть, родительница ужаса. Но в этот самый тяжелый миг блистал луч надежды, маленькие люди, несгибаемые слабаки, сопляки-герои обживали крушение, и - в итоге - восстанавливали на островке покоя, оставшегося от мира, прежний порядок. Слезы гражданского счастья заливали экран. Трудно объяснить, почему среди всех страшилок, щедро поставляемых Голливудом, мое сердце выбрало именно фильмы катастроф. Но теперь, когда «в самом воздухе разлита тонкая моральная тревога» (этой фразой Набоков спародировал типичную передовицу эмигрантской газеты), неприятно думать, что эта невиннейшая любовь может быть не прихотью искателя острых кинематографических удовольствий, а следствием развитой интуиции.

Культура «страшения и угрожения» не с фильмовых хорроров началась.

Страшитель - специальный человек в деревне, «рассказывающий страсти».

«Все няньки стращают детей чертовщиной»; «умные матери пугают детей разными страшилищами»; «а есть у нас еще обычай стращать молодую: отец и мать встречают ее, из-под венца, в худой одежде, в вывороченных тулупах» (В. Даль). Иной раз и завоют, и запляшут, и ногами затопают.

Начиналось с вывороченных тулупов, а зашло куда как далеко. Нынче в городке Линн (штат Массачусетс) построена самая большая в мире фабрика искусственной крови. Не для переливания, а, так сказать, для проливания. Есть кровь класса «Премиум» для фонтанирования в крупнобюджетных фильмах, различающаяся по цвету (венозная и артериальная), по консистенции (свежая и третьедневочная), легко смывающаяся, так как пятнать должна дорогостоящие наряды. А есть подешевле, для фильмов класса «Б». Для дзюдоте, ковбоев, продажных копов и инопланетян.

Кровища хлещет, а нам-то страх как весело. Боязнь и удовольствие мешаются друг с другом, союз фобии и мании радует обывателя.

От какого страха можно получить удовольствие? В ассортименте - все виды нарядных искусственных ужасов - от детских ночных страшилок до «Техасской резни бензопилой». Мама купила девочке зеленый компьютер. Девочка проснулась ночью и видит: компьютер смотрит на нее красными глазами. И с тех пор девочку никто не видел. Видели-видели мы эту девочку. И ее, и зеленый компьютер, и черную простыню, и красную руку. Они все живут в Калифорнии, в Голливуде.

Радуют гламурные, магазинные страхи. Наконец, можно получить простое чистое удовольствие от переживания чувства страха как такового.

Об этом древнем наслаждении писал спортивный журналист Дуги Бримсон, сделавший себе имя на книжке о драках футбольных фанатов:

«Приятный момент - страх пополам с экстазом. Предвкушение драки. Адреналин начинает бурлить. Будто врубился в розетку. Дыхание - короткими уверенными толчками, и желудок проталкивается к горлу. Как это называется… экстрим? Сказочное ощущение. Магическое, не похожее ни на что земное».