Журнал Русская жизнь - Добродетели (ноябрь 2008)

Причем понятие «не нашего круга» было вполне растяжимым. Героиня «Весны на Заречной улице» так и не смогла скрыть отвращения и страха перед своими учениками из вечерней школы. Оно зависло у нее на лице, свело скулы, отчего лицо перестало быть хорошеньким. Но рабочих хотя бы предписывалось уважать. Русский интеллигент, по капле выдавливавший из себя Чехова, все-таки тогда еще помнил, что это наши «кормильцы». Их надо любить, а может, и просвещать. Они не виноваты, что не знают того, что знаем мы. Как любить и чему учить, было неясно. Примиряло всех относительное имущественное равенство. Рабочий тащил в дом купленный в рассрочку телевизор, учитель шарил по развалам в поисках книги. Каждому свое, всем - мир во всем мире. До нынешней пропасти между «чистыми» и «нечистыми» было каких-нибудь 30-40 лет…

Гораздо хуже, если происходило столкновение с «мещанством». Помню, у Паустовского где-то описано, как к ним в дом пришла невеста брата. «Пирожные брала вилкой», - пишет автор. «Не нашего круга», разве не ясно?

В восьмом классе у меня появилась мечта. Я хотела работать в театре костюмером или парикмахером. Узнала, где учат этим профессиям - оказалось, есть ПТУ прямо рядом с домом. Туда брали после восьмого класса. Скандала не было. Дома мне просто тихо («интеллигентно») дали понять, что девушки из хорошей семьи не бросают английскую спецшколу ради того, чтобы всю жизнь рыться в чужих волосах: «Подумай, как к тебе будут относиться окружающие? Хочешь быть обслугой? Ты потеряешь всех своих друзей - они перестанут с тобой общаться». С мечтой было покончено.

Вторая попытка пробраться в театр закончилась еще одним молниеносным классовым уроком, правда, удар был нанесен с другой стороны. Соседка по лестничной клетке, дочь нашего управдома, уговорила меня поступать в ГИТИС - на театроведческий факультет. «Только придумай, что написать в анкете про родителей, - советовала она мне. - Я написала, что мама уборщица. Пролетарское происхождение еще никому не мешало!» Я решила, что не буду скрывать профессию родителей - они мне ничего плохого не сделали!

Соседка оказалась права. На первом, творческом собеседовании мне сказали, что я прекрасно подготовлена. На втором стали задавать совсем другие вопросы - о родителях, о школе… И тут же порадовали: «У вас нет шансов!» Я, вместо того, чтобы гордо повернуться и уйти (как воспитывали), слабо пискнула: «Почему?» - «Вы москвичка, из интеллигентной семьи, вам 16. Для вас не будет трагедией, если не поступите. Устроитесь куда-нибудь еще. У нас тут люди приезжают из Владивостока с направлением из рабочего театра - им это нужнее».

Думаете, я расстроилась? В первую минуту - да, ужасно. Но домой шла с гордо поднятой головой. И впрямь - я уже интеллигент по рождению, мне не обязательно иметь запись об этом в дипломе и трудовой книжке. Пусть бьются те, кому это надо. Пусть, в конце концов, завидуют!

В девятом классе я влюбилась в одноклассника. Мы сидели за одной партой, вместе прогуливали уроки, после школы часами ходили вокруг моего дома, разговаривая… конечно, о книжках. Все остальные темы были «не интеллигентными». Я поняла, что мое чувство взаимно, когда предмет моей любви принес мне «Мастера и Маргариту» - книга тогда только что вышла, ни у кого ее не было. Это был знак особого доверия, общей «тайны». Реакция моей мамы была странной: «Откуда у него эта книга? Кто его родители?» Родители его, как и мои, оказались журналистами, зато дед его был когда-то видным кагэбэшником, попавшим своими трудами даже в «Архипелаг ГУЛаг». Дефицитные книги доставались в особом «распределителе» (Господи, слово-то какое - теперь не все даже догадаются, что оно означает!)

Это и решило судьбу моего романа. Мама предъявила ультиматум: «Мальчик - не нашего круга. Когда-нибудь вы с ним окажетесь по разные стороны стола - он будет тебя допрашивать». Это был единственный случай вмешательства в мою личную жизнь, но запомнила я его навсегда. И с тех пор оценивала молодых людей с точки зрения «стола».

Роман, как и все школьные привязанности, умер бы и так, естественной смертью. Но мне был дан урок классового и политического сознания. И что теперь? Дед давно помер, мальчик вырос. Я тоже. Мы встречаемся иногда. Мальчик носит шляпу, служит советником у какого-то то ли депутата, то ли олигарха. Я смотрю на его упитанную и немного брюзгливую физиономию и не признаю в нем человека, когда-то читавшего Булгакова. Теперь-то я понимаю, что мама была права. Не в том, что нас разделит стол следователя, а в том, что круги разные и жизнь разведет.

Кстати, о книгах. В моей молодости по книгам в незнакомом доме можно было судить о характере, пристрастиях, интеллекте хозяина. Мы всегда бросались к книжному шкафу в первую очередь, оценивая личность собирателя по названиям на корешках. Книги было трудно достать, и библиотеки собирались осмысленно. Содержимое шкафа могло привлечь, заинтриговать или отпугнуть. Ну, а уж если хозяин дома сам писал книги, то этому обстоятельству не могло противостоять ни одно девичье сердце. Поход в «Книжную лавку писателей» с обладателем членской книжки СП сегодня, пожалуй, можно сравнить с приглашением провести уик-энд на Сардинии.

Книги были главной ценностью и главной валютой. Один очень известный ныне телеперсонаж, учивший меня много лет назад журналистике, попросил как-то напечатать на машинке его статью. «Я мог бы заплатить вам, но мне кажется, лучше в знак благодарности подарить вам книгу», - важно сказал он. Я была просто счастлива, получив сборник стихов Пастернака. Какие там деньги, кто считает?

Интеллигенция в пролетарской стране всегда была вынуждена как бы извиняться за свой образ мыслей, но в этом извинении было больше классовой гордыни, чем истинного смирения. Буржуй в стране победившего социализма так и остался «недорезанным», а интеллигенция - «гнилой». Действительно, что может быть у нормального пролетария общего с людьми, которые живут не по-человечески и занимаются черт знает чем? Работу в советском учреждении они презирают и называют «сотрудничеством с властью», дети их всегда поступают в институт (конечно, по блату) и никогда не служат в армии, и даже простой разговор с водопроводчиком в их исполнении превращается в апофеоз презрения к честному работяге. Да и вообще - многие из них евреи. Попробуй полюби таких!

После школы я решила пойти работать. Университет - только вечернее отделение, надо зарабатывать. Только как? Навыков после школы - никаких, фанаберии - выше крыши. Я точно знала, что я - звезда, умнее и грамотнее всех. Но это все как-то не понадобилось. В результате пригодились единственные уроки, которыми в школе я манкировала - английской машинописи. Я попала в самое идеологическое заведение, какое можно себе представить - в иностранный отдел Гостелерадио. Как же я стеснялась своей первой профессии! Даже избегала встреч с одноклассниками - они все поступили на дневное, а я… печатаю на машинке! Потом уныние сменилось гордыней: я стала всем говорить с вызовом: «Работаю машинисткой!» и следить за реакцией. «Ах, вам не нравится? Ну и катитесь отсюда!» Лишь спустя несколько лет и стыд, и гордость ушли в песок, и я поняла, что машинистку переросла. Надо двигаться дальше.