Журнал Русская жизнь - Человек с рублем (ноябрь 2008)

Но это потом. Пока огорченный отказом Рыбаков со зла пишет роман про евреев. Как евреи сапожничали и размножались, а после взяли и надавали немцам по мордам в процессе окончательного решения их вопроса. И как немцы вздрагивали до самого Берлина и писались по ночам, вспоминая, на что способно аидово семя, если его сильно прижать в угол. Роман перевели на двадцать шесть языков, и все наши по миру читали его на двадцати шести ненаших языках и гордились. Всем, кого обошло, до дрожи и скрежета мечталось, чтоб нашелся однажды один из шести миллионов и дал в глаз, но те шесть, которых не обошло, все так же исправно брели в ров тихой вереницей: фатализм - это у нас кровное.

Рыбаков хотел чуть расцветить надорванную историческую память удалой небылицей, а вышли писи сиротки Хаси, если кто хоть чуть-чуть соображает про гетто. Храбрые еврейцы подъели всех кошек и собак, но исправно копили золотые коронки для обмена на автоматы. Потом тренировались с этими учебными автоматами всем гетто, и никто не заложил за мешок картошки, даже матери с детьми (ха-ха). Потом отважная еврейская Юдифь застрелила дядю-коллаборанта, и обиженные за еврейского дядю фашисты распяли ее на кресте в качестве мести жидам за нашего общего Изю. Потом еврейские партизаны (уже весело, хотя и такие были) берут на гоп-стоп оружейный склад. Это русские партизаны у Германа в «Проверке» угоняют состав с хавкой, а нашим партизанам хлеба не надо - дай подстрелить одноглазого Ганса. Потом они всем гетто подстреливают Ганса и идут с детьми и скарбом в Брянский лес, куда немцы сунуться трухают, потому что он шумит сурово. А Гансы бегут следом, опившись для храбрости шнапсом и засучив рукава черных тужурок (не вру, так в тексте), а их косит штабелем арьергард дяди Гриши, тоже нерусский, который потом провожают в последний путь двадцатикратным ружейным салютом. Очевидно, патронов в том складе наворовали на всю войну.

Спрашивается: куда это они все побежали на зиму глядя без пальто и зубных коронок? К партизанам в лес. У партизан своего горя мало - брать на закорки целый табор вздорной и прожорливой публики. Переправлять на Большую землю, находятся авторы сериала. Деточки, это осень 42-го. Немцы трамбуют Сталинград, это от города Сновск в одной тысяче двухстах верст. Сейчас папа все бросит и снимет с фронта самолеты перевозить Гоцманов на Большую землю кушать геркулес. Ага. «Стариков, старух, больных укрыли у верных людей на хуторах», не сдается Рыбаков. Вообще-то за укрывательство еврея немцы расстреливали всю семью, а за выдачу давали вкусную булочку. Я, конечно, хорошо отношусь к украинскому народу, лучше, чем Миша Леонтьев, но твердо знаю, что семью и булочку украинский народ любит больше, чем дружбу народов. Наши проверяли. Поговорку «за копеечку продаст евреечку» придумали не в Алма-Ате.

Короче, как сказали бы сейчас, Рыбаков жжот. Ему однажды сказали не жалеть заварки - он не жалеет.

Не он один. За историю, как евреи немцам сделали погром, благодарный тель-авивский университет сделал его почетным доктором философии. Уже тогда было ясно, что званиями философских докторов они там в Тель-Авиве швыряются, как русские нобелевскими лауреатами. По аналогичному поводу под названием «Список Шиндлера» известный сетевой деятель Кузнецов сказал, что хватит уже наживаться на трагедии его народа. В смысле он такой же Кузнецов, как Рыбаков - Рыбаков, наших среди Кузнецовых каждый второй. «Бабий Яр» писал тоже не Райхельгауз.

Ну да. И вот все это идет в переплавку клану Барщевских и Виолиных, которые трудились над «Московской сагой». Что печально. Потому что первые 200 страниц подводки к сионистскому шабашу у Рыбакова можно читать почти без слез. Он там исправно пересказывал историю собственного дедушки - правда, торговца, а не сапожника, что среди наших встречается чаще. Дедушка живет в городе Сновск, который в годы бенца назывался Щорсом, да и сейчас называется: Украина любит Щорса. В Киеве памятник с саблей так и стоит у главных билетных касс на бульваре Шевченка - внизу, напротив Бессарабки, сам, а через пригорок к цирку - Щорс как живой. Ну, семья растет, дети снуют, дочка Рахиль выходит за фендрика Яшу с Базеля, все ссорятся-мирятся, у всех все хорошо и есть что поставить на стол. Чересчур много ненужной родни, но у нас и в жизни так, а сценарист мадам Виолина расправляется с лишней семитской родней энергичней немецких янычар, и ее можно понять. Потому что в юрких брюнетах за столом и так недолго заплутать - это ж не хоккей, где у всех на спине написано: «дядя Лазарь», «сирота Ицик», «Мойша с проходной». Мы не на еврейском дне рождения, тут лишних не надо, от них путаница.

Но дальше ж начинается кошмар. Потому что роман Рыбакова писан от первого лица, то есть вообще без прямой речи. На 16 серий нужна тонна самопальных диалогов - а диалогист из мадам Виолиной, как из Геббельса доктор, это видно по «Московской саге». Там все грузины говорят «генацвале», старорежимные доктора - «батенька», акушерки - «богатырь!», а комсомольцы, чуть что, делают пирамиду. И - надо понимать - править ее сочинения приглашают Леонида Зорина, которому, пардон, в обед 84 года, а в таком возрасте трудно грубить на ласковые и хлебные предложения. И поскольку фамилия Виолина публике не говорит ровным счетом ничего, выходит, что сценарий этой полудохлой, но длинной байды написал Зорин, автор, на минутку, «Покровских ворот» и много еще чего. Вот что бывает, если в старости гоняться за жирным гусем на хромой ноге, ай-яй.

Таки ж они дуэтом приступают к расправе над этим нерусским кагалом. Сокращают дядю Лазаря, трех рахилиных детей и ногу дяде Мише - одобряю. Ирина Лачина не в первый раз убедительно играет местечковую мадам, но на еврейскую мать-героиню она слегка кормой не вышла, это вам всякий скажет.

Потом приходит черед мамаши. Вообще-то дед Рахленко держал жену в черном теле и гулял от нее в соседний хутор к вдове Остапчук. Чтобы не бросать тень на евреев, которые нам с сентября друзья, мамашу Рахленко умерщвляют в первой серии родами: и места больше, и никто не мешает кататься вдовцу к вдове под песню «Динь-динь-динь». Вдовец вдову не обижает, так что к третьей серии за песню «Динь-динь-динь» хочется кого-нибудь убить. Зато в 12-й серии сводный братец Остапчук сидит на серебряной свадьбе второго колена Рахленок, как родной, что при живой бабушке было бы странно. Но это позже. Пока евреев забирают на Первую мировую и сильно изводят числом, чтобы все помещались в кадре. С войны переходят на совсем трефную тему, потому что у украинской иудейки Рахили и немецкого выкреста Яши нет ни одного общего языка. Хорошо Рыбакову писать «как-то объяснились», нет препятствий любящим сердцам, но «как-то» - это идиш, который хоть и похож на немецкий, как украинский на наш, но на экране невозможен ни в здравом уме, ни в трезвой памяти, да его уже и не знает никто, немцы постарались. Чтоб не морочить голову приличным людям, все начинают говорить по-гусски, считая швейцарских кузин, дальнюю базельскую матушку, певицу Бенедетти и раввина Каца в синагоге. В качестве сериальской условности это канает, но матушка Эльфрида (типичное, кстати, немецкое имя) зачем-то включает акцент фашистского коменданта из агитфильмов 42 года - типа «Мы вас будем немножко расстреляйт». Пришедшие в 13-ю серию оккупанты вообще знают по-русски все до одного, а по-немецки - только международные слова «шнель», «юде швайн» и «дойче официрен». На массовке экономят: в Базеле на заднем плане видны те же рожи, что в семитском Сновске - и даже это можно терпеть. Но когда в строю фашистских оккупантов маршируют откровенно наши бейтаровские ребята - уже вспоминается «Семнадцать мгновений весны». Там для проходов Штирлица по коридору вечно были нужны бессловесные эсэсовцы, их доставал директор, часто приглашая родню. Директор, как и все 100% директоров «Мосфильма», был, естественно, не из славян. И вот когда в подземной тюрьме гестапо решетки отпирают сплошные дети избранного народа, сразу видно, что в феврале 45-го у них на Принц-Альбертштрассе действительно проблема с кадрами.