Журнал Русская жизнь - Смерть (июнь 2009)

Все это я видел и переживал в Сибири, в коммуне «Майское утро», в пятнадцати километрах от села Косихи Барнаульского округа, в пяти тысячах километрах от Москвы.

- Поживи у нас, голубчик, не то увидишь…

Живу, смотрю, вижу, но обнять все видимое и переживаемое не могу. Не вяжется это с тем, что я знал до сих пор о нашей деревне!

Вот и сейчас. Человек пятнадцать - коммунаров и коммунарок - сидят в конторе коммуны. Мы беседуем на литературные темы.

- Кончено, паря, кончено! - горячится столяр Шитиков. - Была наша Русь темная, молилась за этих сукиных сынов всю жизнь, а теперь амба! Тоже хотим попробовать ученой ухи.

И они начинают называть перечитанных авторов, подробно перечисляя все разобранные коммуной произведения.

Лев Толстой: «Воскресение», «Отец Сергий», «Дьявол», «Власть тьмы», «Живой труп», «Исповедь», «Плоды просвещения», «От нее все качества».

Тургенев: «Накануне», «Отцы и дети», «Записки охотника», «Безденежье», «Месяц в деревне». Лесков, Горький, Щедрин, Лермонтов, Гоголь…

- Короленко, Некрасов, Успенский, Бунин, Писемский, Чириков, Помяловский, Муйжель, Леонид Андреев, Григорович…

Чтобы как-нибудь «собраться с духом», я пытаюсь перейти на абстрактные темы: о классиках, о старой русской литературе, о народниках…

- Зачем? - обижается кто-то, не поняв меня. - Мы и на новую напираем.

И снова дождь фамилий:

- Всеволод Иванов, Сейфуллина, Завадовский, Лидин, Катаев, Джон Рид, Бабель, Демьян Бедный, Безыменский, Есенин, Шишков, Леонов, Новиков-Прибой, Уткин…

- Когда вы все это успели? - вскрикиваю я.

- Восемь лет, паря! Восемь лет изо дня в день, каждый вечер в клубе.

И я снова пишу. Они обступили меня со всех сторон. Они тычут мозолистыми крестьянскими пальцами в мою тетрадь, они диктуют, а я, «московский писарь», со всеми моими гимназиями и университетами, чувствую себя в этой нахлынувшей волне щепкой…

- Мольер, Ибсен, Гюго, Гейне, Гауптман, Мопассан, Метерлинк…

- Пиши, пиши еще!

Белинские в лаптях!

Невероятно, но факт. В сибирской глуши есть хуторок, жители которого прочли огромную часть иностранной и русской классической и новейшей литературы. Не только прочли, а имеют о каждой книге суждение, разбираются в литературных направлениях, зло ругают одних авторов, одни книги, отметая их, как ненужный, вредный сор, и горячо хвалят и превозносят других авторов. Мне рассказывали любопытный случай, характеризующий самостоятельность этих суждений и литературных вкусов. Не понравился как-то коммуне писатель М. Пришвин; ему вынесли суровый приговор. Когда крестьянам указали, что сам Горький хвалит Пришвина, они ответили:

- Ну, пущай ему Пришвин нравится. А вот нам сам Горький нравится, а Пришвин - нет…

Истинно талантливые произведения крестьяне слушают долго, до полной устали чтеца. Людям неохота бывает уходить из читальни. Сидят и смакуют прочитанное.

- И сами-то они баски, да и на другие книги затягают тебя.

- Бурует под сердцем от этих книг.

- Думка бродит в голове.

Небрежные работы писателей, работы наспех, из-за хлеба насущного или из-за гонорара - постоянно отмечались моей аудиторией. Тонко слышат крестьяне, когда художник пишет от души и когда - ради рубля. В разряд вещей, написанных спешно, коммунары определили: «Над кем смеетесь» Зощенко, «Воронье» Караваевой, «Материалы к роману» Пильняка, «Плодородие» Иванова, почти все прочитанные у нас фельетоны и рассказы из журналов «Крокодил» и «Лапоть», «Рысь» Сельвинского, «Спекторский» Пастернака и т. п.

Писатель, угодивший крестьянам одним своим произведением, не может рассчитывать на их снисходительность, если потом напишет скверную вещь.

Критикуя родную, революционную литературу, крестьяне болеют за ее изъяны и боятся, как бы они не уронили престижа советского писателя в глазах своего и враждебного классов. Произведения таких апостолов новых литературных форм, как Хлебников, Сельвинский, Пастернак, Андрей Белый, а также и произведения их многочисленных безликих подголосков внушают крестьянам тревожные вопросы:

- А не скажут ли заграницей, что в Советской России все сумасшедшие пишут и печатают?

- Неужели новейшие авторы так оторвались от масс, что разучились говорить с ними по-людски?

- Али уж теперь свыше просят от писателей непонятное? Вкус, чо ли, такой пошел?

На разборах заумных сочинений крестьяне, возмущаясь, доходят до белого каления и ревут мне:

- Пиши советскому правительству от нашего лица: замулевать эти сочинения к чертовой матери, чтоб они не гадили нашу литературу, чтобы из-за них не падало пятно на всю Советскую Россию!

- Скажи, что пакостные книги нельзя пускать за границу. А то из-за каких-то недоумков, никудышных писателишек там подумают, что мы все здесь оболтусы. Дескать, дурное читаем и не можем выбросить вон!

Вещь занимательную, хотя и неглубокую по мысли, крестьяне будут слушать с удовольствием. Книгу же умную, но незанимательную, малоподвижную, тягуче написанную - не слушают. Нервируют крестьян безмерно запутанные сюжеты: «Большие пожары» - роман двадцати пяти писателей, «Вор» Леонова. Про эти литературные клубки крестьяне злобно судачили:

- Сидишь, слушаешь и все корежишь мозгб свои, чтобы петли распутлять и понять, чо к чему.

В частности о «Больших пожарах» крестьяне толковали еще и так:

- Зря они голову людям натружают.

- А сласти тебе никакой от чтения.

- Редко который писатель на ясну поляну выведет, а то все больше по пням да корявым кустам да по ярам за нос нас водят.

- А мы, ровно дураки, за ними тянемся.

- Из всего коллективного романа крестьянам понравились главы, написанные Новиковым-Прибоем, Лидиным, Березовским, Никулиным, Аросевым, Зозулей, Яковлевым, Лавреневым и Кольцовым. Резкий след в памяти моих слушателей оставил Новиков-Прибой. Худшая глава, по мнению крестьян, принадлежит Федину.

Книги, переполненные научной терминологией, как «Гиперболоид» А. Толстого, «Открытие Риэля» Итина, «Пуш-торг» Сельвинского, крестьяне слушают с большим трудом, и почти не усваивают их содержание, а запоминают из них только отдельные, яркие образы, сцены и жуткие положения героев. От таких книг крестьяне охотно отказываются:

- Шибко они ученые… для интеллигенции.

И вслед за этим прибавляют:

- Давай-ка котору попроще, да получше.

Совершенно ошибочно утверждение, что крестьяне любят и понимают больше те художественные произведения, содержание которых взято из деревенской жизни. Они любят все, что талантливо, действенно, поучительно, прекрасно и просто по оформлению. Им одинаково милы: «Орлеанская дева» Шиллера, «Воскресение» Толстого, «Привидения» Ибсена, «Ипохондрик» Писемского, «Жорж Данден» Мольера, «Потонувший колокол» Гауптмана, «Вешние воды» Тургенева, «Из деревенского дневника» Успенского, «Голод» Гамсуна, «Соборяне» Лескова, «Дым» Тургенева, «Жизнь Василия Фивейского» Леонида Андреева, «Мужики» Чехова, «Гранатовый браслет» Куприна, «Фауст» Гете, «На пороге к делу» Островского, «Очерки бурсы» Помяловского, «Не стало Ленина» Безыменского, «Лукреция Борджиа» Гюго, «Очерки о Русско-японской войне» Вересаева и т. п.