Лев Котюков - Черная молния вечности (сборник)

– Заткнул свою грязную пасть… Слава Богу, хоть вас слушается. Храни вас Христос, господин Гитлер…

Глава вторая

Гитлер снял со стула старую, дырявую фуфайку. От долгой носки она из зеленой обратилась в бурую. Посмотрел в окно – утро цокнуло в ответ капельной искрой. День сулил стойкую оттепель – и он надел пальто прямо на нижнюю рубашку. Это пальто подарил ему старый венгерский еврей, изредка заглядывающий неизвестно зачем в приют, посочувствовав непризнанному художнику после его второго провала в академии. Подарил как бы во искупление предвзятости своих соплеменников, перекрывших дорогу молодому провинциальному дарованию на художественный Олимп, ибо из девяти членов конкурсной комиссии семь были евреи.

Пальто пришлось Гитлеру не только впору, но и по душе. Длиннополое, с большими накладными карманами, с огромным воротником, наглухо застегивающееся, оно надежно согревало бездомными, мрачными ночами и скрывало отсутствие приличного костюма и галстука. Оно было мечтой любого усиленно пьющего человека да и, пожалуй, просто пьющего. И им оставалось лишь завидовать обладателю столь роскошного пальто, завидовать вдвойне, ибо Гитлер был абсолютным, безнадежным трезвенником.

Теперь-то он был вполне в состоянии приобрести одежду пореспектабельней, поскольку, вопреки предсказаниям случайных знакомцев по академии, таких же отверженных, как и он, продажа открыток и мелких картин в последние полтора года стала приносить стабильный доход. Но не было желания менять свое удобное обличье, противно было под чужими взглядами примерять модные макинтоши и узкие штиблеты а ля Макс Линдер. Хотя и случались поползновения, но всегда на пути в вещевую лавку попадался книжный развал или магазинчик – и вместо нового костюма он приносил в свое прибежище очередной томик Ницше или Вагнера. Вчера он совершенно задешево, наконец-то, приобрел полное издание Заратустры с дополнениями – и, спускаясь к завтраку, по привычке – как бы не сперли! – сунул в бездонный карман заветный томик.

Сходя по лестнице, он услышал скрип двери над головой:

– Адольф, давай честно разберемся! Я верну тебе все деньги!.. – осторожно окликнул его Ганиш. Гитлер на миг замедлил шаг, хотел обернуться, но нечто, обитающее в его душе, помимо него удержало его, и властно сказало: «Нет!».

– Нет! – отрывисто бросил Гитлер и бодро сбежал по ступенькам в столовую.

Жидкое гороховое пюре отдавало какой-то помойной дрянью. Он брезгливо отодвинул тарелку, взял черствый рогалик, разломил пополам, положил на тарелку, отхлебнул теплый кофе и раскрыл книгу:

«Потопите меня всеми слезами, всем человеческим страданием, и я опять всплыву наверх, как масло на воде.

И снова я буду любить землю: и моя злоба низведет звезды с неба на землю: это самая любимая моя месть.

И вот рыкает весь подземный мир, все тени восстают против тебя и кричат: жизнь – это пытка! А ты еще хочешь заступаться за жизнь!

Новая тоска по родине снедает меня: потребность самой свободной души – как назвать ее? Тоской по родине без родины, самым нестерпимым и самым острым криком моего сердца: где я могу быть дома?

Я хотел бы исчезнуть в темной буре, но в последнюю минуту я хотел бы быть и человеком, и молнией.

В удовлетворении своих желаний (пищи, женщин, имущества, чести, силы) большинство людей поступают, как стадный скот, а не как личности… даже если они личности.

Иное существование не имеет никакого смысла, разве только ради забвения другого существования».

Гитлер допил кофе, машинально съел половинку рогалика, другую сунул вместе с книгой в карман. Встал из-за стола, окинул быстрым взглядом мрачных сотрапезников и угрюмо подумал: «Незримое связывает сильнее всего все существующее и несуществующее… И тот, кто разрубит невидимые путы, станет властелином мира и времени, и легко, подобно Христу, пройдет по свинцовым водам Леты от устья к истоку… И власть его будет равна второму Пришествию…»

Он давно бы мог расстаться с убогим приютом, подыскать уютную комнатку в каком-нибудь вдовьем пансионате, обратиться в респектабельного художественного дельца и со снисхождением принимать тайное обожание перезрелых матрон и их незамужних дочек. Но сия благостно-романтическая перспектива не обольщала его. Скромное, надежное возможное меркло перед величием грядущего – и он стойко хранил свое одиночество.

И, может быть, оттого не желал прощаться с бродяжьей ночлежкой, ибо его беспутные сожители были одиноки, как он. Он подсознательно чувствовал: единство человечества – в одиночестве. В борьбе с одиночеством! Это единство вопреки гнилому здравому смыслу способно опрокинуть гиблый мир настоящего в громоносную бездну грядущего – и вызвать из иной бездны, как из огненного зеркала, новое светоносное Небо.

Жильцы приюта жадно поглощали скромную пищу, некоторые клянчили добавки и лениво скандалили у кухни. Здоровенный патлатый цыган огромной ручищей неудачливого убийцы и конокрада, опередив всех, ухватил миску с пюре, оставленную Гитлером, и, раскрыв смрадный рот, слил остывшее хлебово в нутро. Довольно ощерился, утерся грязным рукавом и ненавистно сверкнул глазами.

Гитлеру почудилось, будто вонь, исходящая от цыгана, черными клубами заполняет тесную трапезную, его чуть не вывернуло наизнанку. Мелкий пот ударил в лицо, он торопливо смахнул тяжелую темную прядь со лба. В глазах заискрилось, как когда-то на заречном пустыре перед голодным обмороком. Но несказанным усилием воли он преодолел слабость, нахлобучил на голову засаленную жокейскую кепку и вышел вон из приюта, успев боковым зрением засечь проскользнувшего на завтрак Ганиша.

«Грязная свинья! Бесчестная свинья!» – зло и беспощадно подумал он о своем компаньоне.

Ему не было жалко утаенных от него пятидесяти крон за проданную картину с изображением собора святого Стефана. Омерзителен был бесстыдный и наглый обман, ибо Ганиш напористо уверял, что выручил за нее всего десять крон – и ни геллером больше. Но тайное враз обернулось явным. Жена владельца галантерейного магазина, пышнотелая еврейка Розалия, когда он принес для продажи рождественские открытки, пользуясь отсутствием мужа, жарко дыша парфюмерией и ванильными пирожными, притиснулась к нему и торопливо выболтала: «Господин Гитлер, господин Гитлер, вы совершенно не цените себя! Вы такой честный, такой не жадный, а он, Ганиш, вас обманывает. Я-таки слышала, как он просил мужа, чтобы муж не говорил настоящую цену. Он пятьдесят крон получил за вашу картину. А я ведь сама ее хотела купить, но муж стал против. Они столковались с Ганишем, я из-за двери все слышала… Я в магазин шла – и услышала, я не собиралась подслушивать… Но почему вы не купите себе приличное пальто, господин Гитлер? Вам бы очень пошел английский покрой… И кепи!.. Что за кепи у вас на голове? Вам непременно нужно завести шляпу. И не бреетесь!.. Фи!.. Такой эффектный, романтичный молодой мужчина, а не следите за собой… Нехорошо, совсем нехорошо, господин Гитлер!.. Даже Клару-цветочницу не замечаете, а она от вас без ума! Или вам не по вкусу такие худые и бледные, как глупая Клара?.. А какие вам по вкусу, господин Гитлер?..»