Евгений Додолев - БереZOVский, разобранный по буквам

— А какой же, простите?

Березовскому было неприятно это постоянное напоминание. Лучше бы они все намекали о его лысине или малом росте. А то нашли повод. Русский, не русский — какая разница, если деньги есть?!

— Ладно, не меньжуйся. — Коллективный расПутин взял рукой из миски кусок вареного мяса, сунул его в рот и начал жевать, запивая водкой «Гжелка».

Березовский догадывался, у кого он украл эту бутылку. Ну ничего, хозяин еще спохватится своей бутылки, он еще устроит дворцовые порки. Дай бог ему здоровья.

— Ты это. того, соблюдай государство, ищи козни. — Коллективный расПутин вытер жирные пальцы о штаны. — Ато черт знает что творится. Лебедь уже два раза звонил Пугачевой. Слава богу, ее дома не было. Филька к телефону подходил. Чего-то затеял аспид.

— Может, у них личное.

— У Лебедя-то может. А вот у Пугачевой личного не бывает. Понял? У нее все общественное. Эта баба в политику рвется, президентом стать хочет.

— Ну это вряд ли, — усомнился Березовский. — Что такое президент? Президент ведь — это только на пять лет. А Пугачева — это на всю жизнь.

— Вот и видно, что ты дурак. — Коллективный расПутин подошел и пребольно ткнул Березовскому костяшками пальцев в лоб. — Ты сам прикинь хрен к носу — Новый год давно прошел, а Лебедь пишет письма в Лапландию. Думаешь, кому? А из архива МВД надысь затребовал все сведения о серийном убийце Раскольникове по кличке Ручечник. А Ручечник-то давно помер, царствие ему небесное. Значит, будет искать другого, более живого. Есть контакт?

Березовский напрягся: запахло большой политикой. Но кое-чего он еще не понимал.

— А почему у него кличка Ручечник?

— А я почем знаю? Это ты у Вайнеров спроси. Тут другое интересно. Лебедь будет искать дальше. Я вот думаю, может, ему Саньку порекомендовать?

— Какого Саньку? — Березовский старался ухватить нить.

— По кличке Слоник. Очень грамотно стреляет. С двух рук, с двух ног.

— Так убили же его. Не то в Греции, не то в Зимбабве.

— Да? Жаль, жаль. Ладно, чего-нибудь прикумекаем. — Коллективный расПутин опять почесал бороду.

— Э-э… Григорий, а, собственно, кому писал Лебедь в Лапландию?

— А ты не догадываешься? Кому все пишут в Лапландию? Деду Морозу.

— Что за ерунда? Это же мифический персонаж. Я еще с детства в него не верю. Его не бывает.

— А вот Ельцин говорит, что бывает.

— Борис Николаевич?.. Ну, я хотел сказать, бывает, конечно, но очень редко встречается.

— Вот иди и подумай, что здесь к чему, — устало махнул дланью коллективный расПутин. — Ой, чую, что-то готовится. Я всегда чую. Ступай отсель.

Березовский шел по коридору и злился. Ну почему он должен уходить из собственного кабинета? Ну почему?..

Шамиль Басаев был чеченец. На его руке с некоторых пор синела наколка «Не забуду Буденновск». Очень красиво.

Басаев любил свою небольшую родину, часто ласково называя ее просто «моя родинка». Коварный агрессор напал на его «родинку» и попрал ее своим сапогом. Ни пяди земли не отдал Шамиль Басаев врагу. Хотя оккупант всячески старался осквернить родину и глумиться над ней. Курносое лицо грязного оккупанта преследовало Басаева в тихих ночных кошмарах за секунду перед пробуждением, когда шмелем гудел далекий вражеский вертолет, который делал геноцид.

— Мы не потерпим этих проклятых гяуров на земле свободных вайнахов Ичкерии, — любил говорить на митингах герой народа, хотя и не очень представлял себе, что такое «гяуры» и «вайнахи». — Мы их засудим международным судом, заставим платить нам алименты. Они подлецы, а мы хорошие.

Толпа встречала его слова громом аплодисментов и криками «бис!». Поэтому Басаеву приходилось выступать еще раз.

… Он любил дышать воздухом гор. Потому что это были горы его родины. «Я никому вас не отдам, клянусь Аллахом!» — плакал герой, лежа на каменистой земле и обнимая горные породы. И никто не смел потревожить его в этот момент. Такой уж человек был этот Шамиль Басаев.

— Шамиль, — бывало обращались к нему старейшины, чтобы он разрешил их проблему. — А велик ли Аллах?

— Аллах. — задумывался Басаев. — Аллах не просто велик. Аллах — акбар!

Удовлетворенные старейшины расходились по своим пещерам, а Басаев шел молиться или насиловать да убивать. За ним тянулся кровавый след.

Иногда ему даже кричали:

— Эй, Шамиль! У тебя кровь идет.

— Это не кровь, — отшучивался Басаев. — Это клюквенный сок.

И шел дальше, оставляя кровавую дорожку.

А еще Басаев очень любил слушать певицу Зыкину. И очень не любил певицу Аллу Борисовну Пугачеву. «Какая она, в сущности, сволочь, — думал Басаев долгими бессонными ночами. — Другое дело Зыкина». Ему представлялось, что тощая, как фитиль, Зыкина, расставив крепкие ноги с бутылкообразными икрами, поет на фоне гор песню про Аллаха.

Раздумья Басаева о высоком прервал его помощник Мухаммед.

— Какие будут распоряжения, начальник? — спросил он, и боевой шрам на его лице противно задергался, как у негодяя.

— Принес план? — вопросом на вопрос ответил Басаев. — Что говорит разведка?

Мухаммед молча протянул ему цветную схему московского метро, нагнулся к уху Басаева и горячо зашептал:

— Сахар завезли. Варенье тоже. Из Кремля сообщают, что Лебедь два раза звонил Пугачевой. Ее не было дома, Филька подходил. Но он перезвонит.

Басаев резко схватил Мухаммеда за грудки и рывком притянул к себе, жарко дохнул в лицо:

— Что?! Что ты сказал?!

— Лебедь два раза звонил Пугачевой. Ее не было дома. Филька подходил. Но Лебедь еще перезвонит, — послушно повторил Мухаммед.

Басаев отпустил помощника.

— Спасибо, Мухаммед. Только впредь говори громче: чего-то я в последнее время стал плохо слышать, переспрашиваю постоянно. Контузило, наверное, когда в Буденновске с Черномырдиным по телефону говорил. Он так орал… Я не люблю Пугачеву, она злая. Если бы она тогда оказалась в Буденновске, нам бы не поздоровилось. Ладно, иди.

Мухаммед пошел, потирая пальцами ожог на щеке от жаркого дыхания своего патрона. Дело в том, что месяц назад у Мухаммеда взорвался патрон, лежащий в нагрудном кармане. Тогда-то лицо и опалило. Испорченный патрон пришлось выкинуть. А злопамятный Басаев вычел у Мухаммеда из жалованья стоимость утраченного боеприпаса.

Басаев лег на овечьи шкуры и задумался. Он размышлял об интересах тех неведомых людей, которые делали неведомую ему политику в далекой Москве.

Неведомые их интересы неведомо как переплетались между собой и имели непонятные для Басаева последствия, на поверхности которых лежали два звонка Лебедя Пугачевой. Всего-на-всего два самых обыкновенных, ни к чему не обязывающих телефонных звонка.

— Кто-то серьезно влип, — размышлял Басаев. — А кто-то что-то замышляет. Кто? Что? Где? Зачем? Почему? И чем все это закончится?