Г Сегалин - Эвропатология личности и творчества Льва Толстого

"Он знал и чувствовал только, что то, что совершилось, было подобно тому, что совершалось год тому назад в гостинице губернского города на одре смерти брата Николая. Но то было горе -- это была радость. Но и то горе и эта радость одинаково были вне всех обычных условий жизни, были в этой обычной жизни как будто отверстия, сквозь которые показывалось что то высшее.

"И одинаково тяжело, мучительно наступало совершающееся и одинаково непостижимо, при созерцании этого высшего, поднималась душа на такую высоту, на которую она никогда "не поднималась прежде, и куда рассудок уже не поспевал за нею".

В этом отрывке мы имеем характерное описание эпилептической ауры.

Мы видим здесь:

1). Что эта аура явилась в сумеречном состоянии, которое длилось 22 часа. ("Вдруг из того таинственного и ужасного, нездешнего мира, в котором он жил эти 22 часа").

2). Характерное для эпилептиков внезапное начало и характерное переключение от тяжести сумеречных переживаний в "счастливую" ауру (... "вдруг.... мгновенно почувствовал себя перенесенным"... ).

3). Мистический "мир", куда "переносится" эпилептоид, описывается в характерных выражениях:... "мир сияющий теперь таким новым светом счастья"... Сумеречные состояния были "в этой обычной жизни как будто отверстия, сквозь которые показывалось что то высшее"... "Поднималась душа на такую высоту, до которой она никогда не поднималась прежде"...

4). Чрезвычайно характерно тяжелое напряжение, которое переживает эпилептик при наступлении ауры, подобно тому, как перед припадком... Он не перенес его, натянутые струны все сорвались... тяжело, мучительно наступало совершающееся... ".

5). Потеря чувства, времени, места и цели переживаемого. Непостижимость совершающегося:... "но где, когда и зачем это все было, он не знал... "Непостижимо:... "рассудок уже не поспевал...

6). Аура наступает у него и при переживаниях сумеречного состояния, вызванного радостью, и при переживаниях сумеречного состояния, вызванного тяжелым горем (смерть брата). "Но то горе и эта радость одинаково были вне обычных условий жизни".

7). В переживаниях ауры (как точно также во время переживания сумеречного состояния) он производил настолько тяжелое впечатление, что окружающие его близкие и врач обращались с ним, как с больным, в то время, как он не сознавал себя в тот момент больным. (... "Он не понимал тоже, почему княгиня брала его за руку, и, жалостно глядя на него, просила успокоиться, и Долли уговаривала его поесть и уводила из комнаты, и даже доктор сердечно с соболезнованием смотрел на него и предлагал капель... ").

Ниже мы увидим также, как при описании приступа патологического страха смерти, описанного под видом предсмертных переживаний князя Андрея, аура описывается как "пробуждение" от сна. Приступ страха смерти (т. е. галлюцинация смерти) описывается здесь, как сновидение князя Андрея, а переключение в ауру, как "пробуждение" от сна.

Аура в этом случае описывается Толстым таким образом:

"Вдруг просветлело в его душе и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его". Здесь слова: "вдруг", "неведомое", "просветлело в его душе", освобождение и странная легкость" говорят о тех же переживаниях психической ауры.

Здесь мы имеем новые черты: "легкость", "свет", и то эпилептоидное озарение, которое присуще эпилептоиду.

7. Галлюцинации

Были ли галлюцинации у Толстого? Чтобы ответить на этот вопрос, вернемся опять к предыдущим цитатам из "Записок сумасшедшего" и обратим внимание на это место в описании "арзамасской тоски".

"Да что за глупость -- сказал я себе, -- чего я тоскую, чего боюсь"?

"Меня", -- неслышно отвечал голос смерти. "Я тут". Таким образом, тут уже определенно, без всяких сомнений говорится, что отвечал голос смерти. Кроме того смысл употребления местоимения "она", "вот она" и затем слова: "видел, чувствовал", что "смерть наступает", -- уже определенно говорят за то, что он имел зрительную галлюцинацию. А во втором отрывке Толстой уже определенно употребляет слово "привидение".

-- Чего я боюсь, точно дитя? Привидений я не боюсь. Да, привидений... Не даром он дальше вместо слова "привидение" уже употребляет местоимение в среднем роде.

"Оно вышло за мной"; "то, что меня сделало" и т. д.

Замечательно то, что это же переживание галлюцинации устрашающего характера (в данном случае, галлюцинации смерти) он использовывает в ряде произведений, где необходимо ему показать: или предсмертные переживания героя, или просто как галлюцинации устрашающего характера. Пример последней формы мы имеем в рассказе "Поликушка" в переживаниях Дутлова. Тут только имеется разница: вместо среднего рода "оно" употребляется местоимение "он", подразумевая под этим повесившегося Поликея, являющегося Дутлову в виде галлюцинации. Приведем это место из рассказа "Поликушка":

... "Ему долго не спалось; взошел месяц, светлее стало в избе, ему видно стало в углу Аксинью и что то, чего он разобрать не мог: армяк ли сын забыл, или кадушку бабы поставили, или стоит кто-то. Задремал он или нет, но только он стал опять вглядываться... Видно, тот мрачный дух, который навел Ильича на страшное дело и которого близость чувствовали дворовые в эту ночь, - видно, этот дух достал крылом и до деревни, до избы Дутлова, где лежали те деньги, которые он употребил на пагубу Ильича. По крайней мере, Дутлов чувствовал его тут, и Дутлову было не по себе. Ни спать, ни встать. Увидев что-то, чего не мог он определить, он вспомнил Ильюху со связанными руками, вспомнил лицо Аксиньи и ее складное причитанье, вспомнил Ильича с качающимися кистями рук. Вдруг старику показалось, что кто-то прошел мимо окна. Что это, или уж староста повещать идет? -- подумал он. -- Как это он отпер? -- подумал старик, слыша шаги в сенях, -- или старуха не заложила, как выходила в сенцы? -- Собака завыла на задворке, а он шел по сеням, как потом рассказывал старик, как будто искал двери, прошел мимо, стал опять ощупывать по стене, споткнулся на кадушку и она загремела. И опять он стал ощупывать, точно скобку искал. Вот взялся за скобку. У старика дрожь пробежала по телу. Вот дернул за скобку и вошел в человеческом облике. Дутлов знал уже, что это был он. Он хотел сотворить крест, но не мог. Он подошел к столу, на котором лежала скатерть, сдернул ее, бросил на пол и полез, на печь. Старик узнал, что он был в Ильичевом образе. Он оскалялся, руки болтались. Он влез на печку, навалился прямо на старика и начал душить.

-- Мои деньги! -- выговорил Ильич.

-- Отпусти, не буду, -- хотел и не мог сказать Семен.

Ильич душил его, всею тяжестью каменной горы напирая ему на грудь. Дутлов знал, что ежели он прочтет молитву, он отпустит его, и знал, какую надо прочесть молитву, но молитва эта не выговаривалась. Внук спал рядом с ним. Мальчик закричал пронзительно и заплакал, -- дед придавил его к стене. Крик ребенка освободил уста старика. "Да воскреснет Бог", -- проговорил Дутлов. Он отпустил немного. "И расточатся врази"... -- шамкал Дутлов. Он сошел с печки. Дутлов слышал, как стукнул он обеими ногами о пол. Дутлов все читал молитвы, которые ему были известны, читал все подряд. Он пошел к двери, миновал стол и так стукнул дверью, что изба задрожала. Все спали, однако, кроме деда и внука. Дед читал молитвы и дрожал всем телом, а внук плакал, засыпая, и жался к деду. Все опять затихло. Дед лежал, не двигаясь. Петух прокричал за стеной под ухом Дутлова ("Поликушка", стр. 609 -- 510). (Слово "он" подчеркнуто Толстым).