Владимир Бушин - Солженицын и евреи

Главная книга Твардовского — «Василий Теркин». Это о войне. И был он, прежде всего, поэтом Великой Отечественной войны.

Поставили памятник на Страстном бульваре недалеко от улицы Горького, откуда он ушел на войну, и от дома, где находилась редакция «Нового мира», которую он возглавлял пятнадцать лет. Рядом — деревья, деревья, деревья. Сейчас они прекрасны.

Ждали на открытие городского голову Сергея Собянина. Но ему некогда: пробки вышибал и готовился к открытию памятника Расулу Гамзатову, куда явится вместе с президентом, произнесут речи. Можно было ожидать, что вести торжественную процедуру будет председатель Союза писателей России или первый секретарь Союза, или кто-то из писателей-фронтовиков, допустим, Юрий Бондарев, который много печатался в «Новом мире». На безрыбье могли бы и меня, рака, пригласить, хоть я и неласково писал о некоторых публикациях журнала, о его любимых авторах. Но что делать, если безрыбье!.. Ан нет, в роли ведущего оказался эссеист Анатолий Салуцкий. А рядом — тов. Слуцкий, представитель одного важного фонда. Вместе они хорошо смотрелись, но заменить Бондарева не могли. Что им могут сказать хотя бы такие строки:

Впрочем, тут оказался и министр культуры В.Мединский. Он произнес хорошую речь. Видимо, был обрадован назначением ему в советники по театрам Тахира Гадельзяновича Иксанова, срочно выставленного на днях с букетом роз из директорского кресла Большого. Министр даже прочитал наизусть «Я убит подо Ржевом». Жаль, что не решился прочитать до конца, остановился, как вкопанный — низзя! — как раз перед лучшими строками:

А казалось бы, разве не Мединский и Медведев подхватили знамя?

Из писателей было всего три человека. С ногой в гипсе на костылях приковылял неутомимый труженик весомого русского слова Владимир Костров. Как не придти! Хорошо говорил и читал стихи Твардовского критик Андрей Турков, автор книги о поэте. Правда, в ней, к сожалению, есть странные пассажи. Например, автор уверяет, что поэма «Василий Теркин» «противостояла официальной пропаганде». Да как же тогда удавалось печатали ее не где-нибудь, а во фронтовой газете «Красноармейская правда», где я лично в 1942 году и начал ее читать? Или газета была личным изданием Твардовского?

Но в чем же именно поэма «противостояла»? Оказывается, официальная пропаганда «умалчивала о неудачах». Да неужто умолчала, что немец допер до Москвы, а на следующий год — до Волги? Еще она «умалчивала о трудностях». Что, изображала войну как футбольный матч?.. И нет конца порокам пропаганды! Она еще и «все успехи приписывала партии и лично Сталину». Назвал бы тут хоть одного автора, хоть одну статью или книгу. Никого. Ничего. Не может.

А вот я знаю одного стихотворца, который победу в войне 1812 года приписал лично Кутузову. Он, стоя у его гробницы, вспоминал:

Лично, персонально спас, безо всякой партии. Кто же это сочинил? Кто показал себя таким оголтелым певцом культа личности? Александр Сергеевич Пушкин, беспартийный.

Но мало того, А.Турков уверяет, что Сталин, будучи тупицей и врагом Отечества, «всех пленных объявил изменниками». Миллионы изменников, которые только и ждали, чтобы в плену оказаться, где их морили голодом. И когда же Сталин объявил их изменниками, где — в какой речи, приказе или хотя бы личном разговоре? Не знает. Он это списал у Радзинского. И где же справедливость — Путин недавно дал Туркову премию, а Радзинскому — ничего.

Еще был Андрей Дементьев. Ну, он на всех торжествах тут как тут. Неваляшка. А здесь был веский повод: однажды он сфотографировался рядом с Твардовским. Этот снимок стихотворец сунул в книгу, уж так оптимистично озаглавленную — «Нет женщин нелюбимых»! Мой друг Глазков Коля был гораздо более прав:

А на обратной стороне фотографии с Твардовским — фотка, где известный немец Горбачев вручает ему, Дементьев букет. Впрочем, там не совсем ясно, возможно, это он, Дементьев, только что вручил букет Иуде. А уж когда Иуде поставят памятник где-то за бугром, его друг непременно примчится и туда с букетом и речью сквозь слезы и стихами:

А если бы мне дали слово, я прочитал бы всего четыре насущнейших строчки из «Василия Теркина»:

Не зарвемся, так прорвемся. Живы будем — не помрем. Час придет — назад вернемся, Что отдали — все вернем.

Перед церемонией открытия памятника дочерям Твардовского позвонили из министерства культуры: «Мы хотим пригласить Наталью Дмитриевну, вдову Солженицына. Вы не против?». Дочери, конечно, были решительно против. Действительно, это же было бы все равно, что пригласить на открытие памятника Пушкину известную Екатерину Дантес. Правда, она к тому времени уже почила в бозе, но все-таки… Однако, представьте себе, мадам Солженицына припожаловала!

Да еще как! Родные дочери стояли в толпе, а ее, как почетную гостью, Салуцкий пригласил на некое украшенное возвышение, подобие президиума. Она еще и речь толкнула. Тут вспомнилось мне. Ведь покойный супруг ее писал не только полубессмертную прозу, но еще и вечно живые стихи. Однажды притащил их в «Новый мир»: надо, мол, напечатать. Твардовский взял. Потом Владимир Лакшин попросил тоже почитать. «Нет, — ответил главный, — не дам. Мне дорого ваше здоровье». Вот и я слишком хорошо отношусь к читателям и потому не буду пересказывать деревянную речь мадам Солженицыной, подобную деревянным виршам супруга.

А после открытия памятника мадам подошла к Валентине Александровне Твардовской с любезностями: «Какой прекрасный праздник! От души поздравляю вас!». И в ответ услышала: «Праздник был бы гораздо лучше, если бы вы украсили его своим отсутствием». Как! И это в лицо великой вдове бессмертного писателя, труды коего за счет «Василия Теркина» сейчас штудируют школьники?

— Бэ-бэ, мэ-мэ.

— Вы же до сих пор переиздаете «Теленка».

— Но там Александр Трифонович показан таким живым, таким.

— Он там оболган, оклеветан, там грязная карикатура.

Мадам ретировалась за спину эссеиста Салуцкого.

А, поди, когда ехала на Страстной или когда возвращалась в свое роскошное имение в Троице-Лыково, шевелилась мыслишка: «А когда же моему бодливому теленку памятник поставят? Он же Нобелевский лауреат, награжден орденом Андрея Первозванного. Кажется, он и знамя победы над рейхстагом водрузил. Когда же? Неужели тоже ждать 43 года?».