Василий Белов - Когда воскреснет Россия?

Допустим, роман «Все впереди» я даже не мечтал написать. А он сюжетный. Я сюжет очень ценю в прозе, это организующее начало. Если нет сильного сюжета, нет и прозы. Почему я занялся драматургией? Потому что люблю сюжет, действие, когда есть начало, середина и конец. Талант должен чувствовать сам слабину в своих сюжетах и выстраивать их. Я с Мишей Лобановым спорил много о политике, а он прочитал роман «Все впереди» и написал очень хорошее письмо…

Бондаренко: Такому ортодоксу, как ты, наверное, пристало писать только ручкой? Или все-таки на машинке печатаешь?

Белов: Только ручкой. А потом жена или сестра перепечатывают. Это не только магия, но еще что-то, что трудно понять. Надо писать своей рукой. Мне необходимо непосредственное общение с бумагой, со словом. Когда каждая буква тобой написана. Та же буква «ё», за которую я всегда борюсь. Раньше не зря же писали перьями, и как писали. Все лучшее в литературе все-таки написано перьями. И нам уже такого никогда не написать. Начиная с Библии и заканчивая нашими великими классиками. Пушкин-то перьями писал. А Николай Гоголь переписывал свои произведения по девять раз теми же перьями. Есть его письмо начинающему литератору. Первый раз написал все, что задумал, и спрятал. И забыл на время. Потом прочитать снова, сделать пометки, исправления и вновь спрятать и забыть. Так до девяти раз. Я думаю, что сегодня ни Личутин, ни Распутин так не пишут. Белов тем более. Я, например, самое большое — переписывал только три раза. Пытался подражать Гоголю. Напишешь. Забудешь, а потом вновь переписываешь. Чаще хватало только до двух раз. Реже три. Легче стало, когда машинку купил. Жена перепечатает, и уже по тексту машинописному я правлю. Так получалось до трех раз. А дальше уже бумаги жалко.

Бондаренко: Если уж ты заговорил о Николае Гоголе, то скажи, кто из русской классики тебе наиболее близок и эстетикой своей, и сюжетами, и языком?

Белов: Достоевского я долго-долго не мог читать. А Щедрина и сейчас не могу читать.

Не лежит душа к Щедрину, и все. С Федором Михайловичем так же было. Только спустя многие годы начал к нему привыкать. Любимое чтение у меня сейчас — Иоанн Златоуст. Отец Тихон подарил мне целую кипу Иоанна Златоуста. Такой замечательный писатель, ты бы знал. Еще сейчас много читаю Игнатия Брянчанинова, моего земляка. Он такие вещи писал, какие современному человеку никогда не написать. Уже сознание другое, прохудилось.

Бондаренко: А в русской литературе XX века кого бы ты назвал из лучших?

Белов: Я не буду оригинальничать. Льва Толстого, я думаю, никто не переплюнул еще. Он все-таки застал XX век. Максима Горького тоже ценю. А из последних называют Солженицына, но у меня не лежит душа перечитывать его. Почему? Не знаю. Наверное, виновата политика. А вот Николая Лескова люблю читать. Даже Глеба Успенского люблю читать. Вот очень люблю американца Джона Стейнбека. Чрезвычайно сильный писатель. Близок нашей классике. Фолкнера тоже высоко ценю, великий писатель.

Бондаренко: А что бы делал сегодня в нашей жизни Иван Африканович? Или таких людей уже нет даже в деревне?

Белов: Нет, они есть. Думаю, что также старался бы выжить. И дух не потерял, если не спился бы только. Стреляться бы не стал. Суицид, стремление к самоубийству, кстати, русскому человеку не свойственно. Ты должен нести свой крест в жизни, какой бы она ни была. В любых условиях.

Бондаренко: Ты думаешь, христианство способно нынче спасти Россию?

Белов: Не только способно, но и обязано спасти — христианство в душах наших. Значит, мы сами обязаны… История России продолжается и сегодня. И литература наша русская продолжается. И нам надо делать сообща наше русское дело.

Бондаренко: Все наши читатели поздравляют тебя, Василий Иванович, с юбилеем. Дай Бог тебе долголетия, успешной работы над книгой о Гаврилине, а там, глядишь, дальше и новые книги замыслишь. Что бы ты пожелал своим читателям?

Белов: Победить. Я не думаю, что возможно какое-то восстание. Если бы было возможно, то уже и случилось бы. Все данные к тому, чтобы восставать народу, есть. Но поскольку мы — христиане, мы соблюдаем христианскую этику. Если придет война на Россию, я и в свои семьдесят лет пойду на войну. И как мой отец, погибну, может быть. Я молюсь за Россию каждый вечер и за свой русский народ, за родных и близких. Молюсь за спасение русских людей, за погибших в Чечне и по всей нашей стране.

«Наш современник», 2002, № 10

В июне я оказался в служебной командировке в древнем и славном городе Вологде, отметившем свое 855-летие. Председатель Смоленского областного отделения Союза писателей России поэт Виктор Смирнов, много лет знакомый с Василием Беловым, сам позвонил Василию Ивановичу домой, в Вологду. Ответила жена Белова, Ольга Сергеевна. Сказала, что Василий Иванович находится на острове Валаам, но должен скоро приехать. Просила перезвонить. И наша встреча состоялась.

Василий БЕЛОВ. Да, я только что был на Валааме, в Спасо-Преображенском монастыре. Я там уже третий раз, гостил у архимандрита Панкратия. Какое великолепие — сам монастырь, которому уже несколько веков, природа вокруг монастыря. Это потрясающе! Даже подумываю о том, чтобы поселиться там навсегда. Почему я там был? Потому что я верующий человек. Верующий и грешный.

Николай ЧЕПУРИЫХ. В чем же грех ваш, Василий Иванович?

В.Б. Я был коммунистом, секретарем райкома комсомола, обычным человеком… А как к вере пришел — долгий разговор это. Все русские — христиане, православные…

Н.Ч. А как живется вашим землякам сегодня?

В.Б. Живется очень плохо. Я не знаю, чем все это кончится. Я не доверяю новым властям. Могут быть снова баррикады, такое ощущение. Понимаете?

Н.Ч. Но ведь чиновники говорят, что мы живем все лучше и лучше…

В.Б. Да лгут они! Для того, чтобы удержаться у власти… Николай Николаевич, не буду я про них ничего говорить. Пусть делают, что хотят. Но все кончится плохо. Боюсь, нас опять ждет война.

Н.Ч. Гражданская?

В.Б. Я не знаю, какой она будет. Вот, какая война была в Ираке?

Н.Ч. По-моему, захватническая, несправедливая — со стороны американцев.

В.Б. Совершенно правильно. Так вот, и нас хотят захватить. Только по-другому.

Сколько населения уже умерло! И мы будем рабами у американцев, если власти так будут вести себя.

Н.Ч. Василий Иванович, в рассказе «Бобришный угор» вы пишете: «Я помню, как судьба вынудила мою мать уехать из деревни в город и как сразу страшен, тягостен стал для меня образ навсегда остывшей родимой печи… на наших глазах, быстро, один за другим потухают очаги нашей деревенской родины». Но еще более, наверное, безрадостная картина складывается сегодня. Из 155 тысяч сел и деревень в России 8 % совершенно пусты, а в 22 % живут десять и менее жителей. Как сказал поэт Виктор Смирнов в одном из стихотворений: «Деревня стала меньше, чем кладбище…»