Василий Белов - Когда воскреснет Россия?

Невдалеке заброшенный монастырский сад. Лучше не перечислять, что и как выращивали когда-то монахи в этом саду. Дальше я вижу жилой домик, около него тарахтит колесник. Еще чуть подальше маячат развалины — старый скотный двор. Совсем все развалилось. Балки и стропила сгнили — кои упали, кои опасно висят, крыши нет, ворота сломаны. Особенно опасны нависшие бревна, они еле держатся. Мне хочется найти топор и обрушить эти нависшие бревна, чтобы они не задавили кого-нибудь. Хлев пустой. Зачем держать опасные развалины в таком виде? Я уже подумывал прийти сюда с ломом, с топором и опустить на землю нависшие бревна. Зашел в хлев, слышу, кто-то шевелится. Мальчишка лет пяти сидит на потолке под развалинами. Сено свежее. Старуха какая-то появилась. Ругает мальчишку. Старуха в штанах, наверное, нездешняя. Второй мальчик, еще меньше, вылез из-под опасной кровли. Показываю на висячие, готовые упасть бревна:

— Куда это ваши мужики глядят?

— А никуда! Мужикам только пить.

— Но ведь задавит мальчиков…

— Не задавит.

— Чего они думают, мужики-то? — не отступаюсь я.

— А ничего не думают.

— Как же так? Ведь задавит.

— Доживем как-нибудь и так.

— Вы-то, может, и доживете, а они? — Я киваю на мальчишек, вылезающих из-под сена.

— А пусть они сами и думают.

— Да ведь они же маленькие!

Ухожу, чтобы не разругаться. Старуха не настроена говорить по душам. Ребятишки с любопытством слушают наш диалог. Их отец или брат у дома заводит колесник. Может, это не их отец? После разговора с бабкой я плохо воспринимаю красоты архипелага. И позже все валаамское время я ощущаю тесное контрастное пограничное состояние между делами человека и безгрешной природой. Да, да, как тесна здесь связь между мерзостью запустения и добротными творениями монашеских рук! Так близко они друг от друга. Так отрадно и облегчающе звучат молитвы и песнопения посреди безбожных слов и дел непотребных! Ангельское и бесовское — рядом. Бесы, вероятно, чуют свое скорое отступление, но по-прежнему хозяйничают в душах островитян. И приезжих, конечно. Молитвы и физические подвиги монастырской братии, послушников, верующих мирян то заслоняются мерзопакостными явлениями, то снова проявляются во всей своей силе и полноте. А может, я ошибаюсь, и эти контрасты обозначены лишь в моей душе? «Силен бес, горами качает, а во мне и пяти пудов нет», — думаю себе в оправдание. И с трудом преодолеваю сонливость, голод, отвращение от зарубежных туристов, наконец, желание сходить поудить. Говорят, что как раз идет хариус, но без благословения о. благочинного, говорят, нельзя рыбачить.

Комендант Григорий все-таки дал мне припасы, чтобы устроить рыболовную снасть. Отец Борис — благочинный — благословил сходить на рыбалку. Послушник Сергей Севастьянов вызвался научить ловить хариуса. Анатолий Федорович Захаров рассказал мне кое-что по истории Валаама. Хор приезжих певцов в Никольском храме, издалека услышанный мною, был прекрасен и чист, но на душе было все еще не очень чисто. И не очень спокойно. То звучали голоса финских туристов, то вспоминался голос барда: «Года, как чемоданы, оставим на вокзале». Тьфу ты… Какие пошлые словеса. Как бездарна песенка. Представятся вдруг то чмокающий Гайдар, то облик Явлинского — этих политических нарциссов, командующих моей родиной. Вот пришел теплоход с финнами. Местные жители униженно добывают марки, продают какую-то рыбу. Нет, не позавидуешь нынешнему православному монаху или отшельнику! Многие ездят по монастырям просто из любопытства… Народ проникает в самые дальние лесные скиты. Люди, жаждущие духовного обновления, ищут помощи со стороны, вместо того чтобы каждому навести порядок в собственной душе. Ездят и путешествуют. Обращаются к монахам совершенно бесцеремонно. Стремление к вере — это еще не вера. Впрочем, все начинается с малого. И к чаше приходит каждый своим путем, и не счесть числа этих путей… Давно ли и сам ты был таковым? Да и далеко ли ты ушел от просто любопытствующих? О других судишь, а сам… с трудом преодолеваешь тщеславное чувство. И всегда ли преодолеваешь? Вот думал раньше: если человек способен подать милостыню и тут же забыть о своем поступке — это и есть подлинный христианин. Оказывается, одного этого маловато…

Мы говорим на эту тему с послушником Сергеем Севастьяновым, направляясь к месту рыбалки. Он рассказал, как ездил недавно в Палестину, сопровождая отца Рафаила. Он присутствовал на богослужении в Кувуклии. Я спрашиваю: «Сергей, а ты сам видел, как из ничего возник и зажег свечи святой огонь? Расскажи об этом подробнее…»

Очевидцев этого чудесного явления и раньше на Руси было немало, а что знает народ об этом великом чуде? Однажды в энциклопедии Брокгауза и Ефрона я случайно наткнулся на такую заметку:

«Гагара (Василий Яковлев) — паломник XVII века, казанский купец, в 1634 году отправился по обету в Святую Землю, захватив слугу своего Гараньку. Чтобы добраться до Иерусалима, он употребил более года». Далее говорится в заметке, что Гагара пробыл в Иерусалиме три дня, затем съездил в Египет к александрийскому патриарху, от коего получил грамоту к царю Михаилу Романову. «Посетив Синай, Гагара возвратился в Иерусалим, где уверовал в сошествие в Иерусалимском храме, в день Пасхи, небесного огня, так как прикладывал тот огонь к своей бороде, и она не загоралась».

В БСЭ Гагару, конечно же, не допустили и близко. Вот и я узнал о казанском купце лишь под конец жизни, и то случайно. Теперь ездят в Палестину отнюдь не по году в одну сторону. А все равно много ли народу знает про небесный огонь, сходящий каждую Пасху?

Сергей Севастьянов — очевидец. Он же рассказал мне о страшных приметах современности: о засохшей ветви Маврикийского дуба, о некоторых палестинских явлениях и видениях, не предвещающих человечеству ничего хорошего.

Сергей сопровождал меня в наших путешествиях по некоторым скитам, когда из Питера возвратился отец Панкратий. Что такое скит времен, например, игумена Дамаскина? Это прежде всего храм с кельями, домами, иногда службами, то есть целый монастырь в отдалении от главного. Иногда одинокая келья. Отцы-пустынники, удаляясь от грешного мира, уходили в леса, в безлюдные и суровые места, вырывали себе пещеры или рубили убогие избушки. В поэтичной и доброй книге Михаила Янсона «Валаамские старцы» говорится о быте и жизни монахов и схимников. Михаил Янсон так описывает возникновение скитов:

«Фруктовый сад, большой огород. Землю зимами на себе возил, с соседних островов. Ломом откалывал, мерзлыми комьями сваливал. Двадцать лет назад. А теперь вот как все поднялось, питается, плодоносит. Воды тоже по полтораста ведер нашивать приходилось. Видали мы потом уж, как, в высоких сапогах, в белой рубахе русской, а поверх — большой крест на груди и параман на спине, с непокрытой, белой, сияющей головой, весь в радостном солнце, работает, трудится старец над землею. И поняли: вот она, мечта воплощенная. Мечта не одиночного человека, а взлелеянная миллионами простого русского народа, взращенная веками. Еще тогда, давным-давно, когда в чаянии иной жизни уходил в дремучие, нетронутые леса подвижник и там в дебрях ставил свою пустынную келию, тянулись за ним и мирские, жались ближе к иноку, и предносилась им жизнь благословенная, смоленная, от Христа неотрывная.