Татьяна Москвина - Страус – птица русская (сборник)

Посетитель мой так разволновался, что снял очки и стал их протирать краем джемпера.

– Интересный вид у вас, – сказала я, чтоб заполнить паузу. – Точно вы из Госдумы.

– Да, не успел переодеться, – подтвердил он. – Хотел к тебе таким артистом прийти, для убедительности, ты же артистов любишь, да не вышло. В самом деле из Думы. Там моих куколок много. Такая дрянь…

– Своих же деток не любишь?

– Какие они детки. Куклы чертовы… бездарности. Я всё хорошее люблю. И природу, и животных, да и люди бывают ничего. Я эту Землю вместе с папашей делал, и тут моя доля есть. Не отдадут – всё подпалю, а гимнасту не достанется. Я же согласен на переговоры, а меня обрекают на террор. Не будем, говорят, ни о чем с тобой договариваться, ты отец лжи, и всё от тебя ложь. Я посылаю извещения каждый день: будете, сволочи, говорить со мной? Вот мои условия. Вот такие требования выполните – я прекращаю войну, отвожу войска, отдаю пленных, всё честь по чести. Нет, молчание, молчание и презрение. Я устал, наконец. Я уже не мальчик бегать дома взрывать. Я, вообще, хочу жениться, деток завести настоящих и зажить своей вселенной. Отдайте мою часть, а там как хотите. Если так уж надо, кое за что могу извиниться. Погорячился, не стерпел, перегнул палку. Признаю. Но и вы признайте, что я первый и законный, что я талантливый и смышленый, что я весь в отца и маму, а не пакость какая-то, неизвестно откуда взявшаяся, как они изображают. Ну даже в их завиральных книгах правда нет-нет да и проскочит. Как во время Иова отец со мной разговаривал, оказывается, и подначки мои терпел. С чего бы это? С того, что, пока гимнаста не было, я был рядом, всегда был рядом. Да, я возражал, я смеялся, я не льстил подло, беспардонно, я предлагал новое… а папаша окружил себя прилипалами, бездарностями, только и умеют, что «слава тебе, слава тебе!»…

– А ты хочешь, чтобы слава тебе, слава тебе?

– Что ж тут плохого, когда хвалят? – обиделся гость. – Я и хвалу приемлю, и хулу. Я разрешаю себя критиковать, пожалуйста, это папаша терпеть не может критики, и все папашины любимчики на его образец. Я повторяю, я готов мириться. Я маму хочу увидеть. Я соскучился, правду говорю. Ты им напиши. Люди сами виноваты, а всё на меня сваливают. Я соблазнял, а зачем они соблазнялись? Зачем им столько любви, а мне ничего никогда? Зачем это гимнасту понастроили домов и рыдают над его тельцем, будто он вправду страдал, а это всё одна подлая папашина комедия, а я страдаю, так мне ни одной слезы? Кто знает о моем одиночестве, кто расскажет о моей тоске?

– Ну уж давай это буду не я, – всерьез испугалась я. – Мало разве литераторов? Пелевин пусть пишет про твою тоску. Его читают, а я тебе на что? Я в таких журналах печатаюсь, которых и в библиотеках, бывает, нету. Вообще удивлена вниманием… Ей-богу, никак не могу способствовать.

Посетитель раздраженно крякнул и поставил портфель опять на колени. Вся прочитанная литература пронеслась в моей бедной голове. «Сейчас торговаться начнет. Боже, спаси и сохрани мою душу! А деньги так нужны, так нужны…»

– Очень мне нужно с тобой торговаться, – сказал он презрительно. – Хватит с меня, накупил сволочей. Ни сшить, ни распороть. Это я не про тебя. На таких, как ты, у меня больше нет ни сил, ни времени. Дадите на копейку, а нервов вымотаете на миллион. Некогда возиться. Плачьте над своим гимнастом. Мне и всего-то надо, чтоб ты всё прилежно записала, в точности, как я говорю.

– Что писать?

– Потому что идут провокации… – протянул он задумчиво, – сплошные провокации, меня заманивают, мне навязывают открытый бой, а я, может, совсем не хочу… У них ловушки под видом полной честности, они хитрые, хитрей меня, вот что я тебе скажу. Откуда по всей паутине прошло, что сатана, дескать, хочет конца света, что он бродит во плоти и умышляет всё уничтожить? Подумай, зачем мне всё уничтожать? Я же сам тут работал, я сколько сил угрохал, я только свое хочу, отдайте за труд и прекратите клевету! Положим, я угрожал, но это в отчаянии. Меня не принимают наверху, а всё пешки, всё секретари, и с каким видом! «Отец занят». «Отец не может встретиться с вами». Брезгуют… Я желаю переговоров. Всё можно исправить. В конце концов, я был мальчишка, я дерзил, я гордился, я портил вещи, и они портились. Я хочу сказать, что назло им не буду по их указке жить. Уже расчислили, как да что! Уже гимнаст приготовился со мной тягаться! Дудки и фигушки вам всем. Не будет вам конца света. Не желаю. Нахапали за меня чинов и наград, они там за борьбу со мной отличия получают, выгодно устроились, прилипалы все, прахом пойдет кормушка. Придется другого врага изобретать, потому что сами-то они ни к чему не годны, а я – баста. Ничего не хочу и не желаю… Мама бы меня простила, это все гимнаст воду мутит…

Он замолчал, глядя перед собой, и вдруг я по глазам его догадалась, что он совершенно безумен.

И… проснулась. Господи, твоя воля! Нет – зарядка и диета или, как в старину говаривали, пост и молитва, что, в сущности, одно и то же.

Или нет?

Рассуждать о системе, координаты которой непонятны, всерьез нельзя. Как ответить на вопрос, какое значение сегодня имеет творчество / работа артиста в кино в современной культуре и в современной России, если это уравнение с большим количеством неизвестных? Берется ли кто-нибудь ответить, каков общий вид нашего кино, какое оно занимает место в современной культуре и ментальной жизни России вообще и каково место современной России в картине общемировых творческих волнений? Да еще в сравнении с какими-нибудь предыдущими эпохами, когда, по выражению Томаса Манна, «уже стало понятно, что имелось в виду»?

Мы понимаем: изменилась жизнь – изменились актеры. Пожалуй, это то немногое, что можно утвердить в качестве аксиомы. Далее идет смутное, но достаточно массовое ощущение, что актеры стали «не те», «не такие», как раньше. Что с ними что-то произошло, и это «что-то» трудно определить в оценочных категориях «лучше-хуже». Мало талантов? Спорно, недоказуемо. Таланты есть, и крупные. Плохо работают? Да не то чтобы плохо, могут и хорошо работать, и даже на грани гениальности плясать, были случаи. Много халтурят? Помилуйте, когда же средние артисты не метались по халтурам. Нет, дело в изменившемся положении актера в жизни, в изменившемся отношении к нему: нынешняя культурная ситуация уже сформировала мощную машину использования существа актера, употребления его в интересах этой машины. Все меньше очажков свободного творчества, все реже спрос на вдохновение, оригинальность, самостоятельность, все больше потребности в усердных, нерассуждающих, фактурных куклах. Актеры, в общем-то, так же обесценены, как жизнь человека в России. Они теряют уникальность, привлекательность, не вызывают аппетита. На кого из них пойдут специально в кинотеатры, чье имя притянет публику, как до сих пор притягивают старина Джек Николсон или Мэрил Стрип? Мы же автоматически реагируем на фильм, где в главных ролях, допустим, Аль Пачино и Киану Ривз. Сразу же откладываем кассету с идеей посмотреть субботним вечерком. Если отбросить веяния сиюминутной моды, искать притягательное вне пластмассовых кумиров, то, на мой взгляд, в России существует единственная пара актеров, которые могли бы претендовать на такую же моментальную реакцию потребителя: Никита Михалков и Олег Меньшиков.