Делия Гусман - Тайнопись искусства (Сборник статей)

Как будто пошатнулось что-то в человеке. Крик, вырвавшийся из груди, запечатлело зеркало времен.

Не правда ли, эта эпоха чем-то похожа и на нашу?

С конца XVI до начала XVIII века Западная Европа переживает один из интенсивных и одновременно драматических периодов своей истории. Непрекращающиеся войны, эпидемии чумы, религиозные конфликты вызывают в человеке чувство растерянности, рождают сомнения, суеверия и страхи.

Реформация церкви делит христианскую Европу на два лагеря — католиков и протестантов. Все более обостряющаяся вражда между ними переходит в Тридцатилетнюю войну. К середине XVII века она уносит жизни половины населения Германии. Незыблемые церковные постулаты рассыпаются в прах. Борьба за спасение душ превращается в завоевание политической власти над Европой. Понятие очищения души теряет свое значение: искупление грехов в виде индульгенции теперь можно купить на любом рынке.

Столь глобальные перемены и потрясения толкают человека к поиску новой внутренней опоры. С уходом эпохи Ренессанса он почувствовал себя одиноко в этом оставленном Богом мире. Не потому, что Бог забыл о человеке, а, скорее, потому, что человек оторвал свой взор от мира небесного и устремил его к миру земному, полному страданий и боли. И если раньше Бог был Отцом, к которому обращались за советом, который направлял все действия и поступки, то теперь человеку предстояло идти самому и вновь выстроить внутри себя лестницу, найти путь, по которому он смог бы прийти к согласию с самим собой и с Небом.

Человек барокко не мог не страдать, задаваясь извечным вопросом «кто я?» и не находя на него ответа: «Пусть человек… подумает о себе и сравнит свое существо со всем сущим, пусть почувствует, как он затерян в этом глухом углу Вселенной, и, выглядывая из чулана, отведенного ему под жилье, — я имею в виду зримый мир, — пусть уразумеет, чего стоит наша Земля со всеми ее державами и городами и, наконец, чего стоит он сам. Человек в бесконечности — что он значит?» — писал Блез Паскаль.

Контраст между миром земным, наполненным болью и страданиями, и миром небесным, с его недостижимой гармонией и порядком, рождал противоречия и вопросы. Само время заставляло человека повзрослеть и стать самостоятельным, обрести свое мнение и точку зрения, свой стержень. Люди, сильные духом, находили опору внутри себя, в своей вере в идеалы, в Бога. Но это был тернистый путь, путь проб и ошибок. Тот, кто не находил внутренней опоры, испытывал горькое разочарование в жизни, его уделом становилось отчаяние.

Неслучайно тема Фортуны — судьбы, которая бросает человека в бушующее море жизни, — становится одной из главных в это время. Человек не властен над своей жизнью. Может быть, поэтому почти в каждом своем произведении Шекспир, писавший на рубеже XVI–XVII веков, с такой иронией упоминает «старушку Фортуну», противопоставляя ей человека, сильного своими добродетелями:

Бенедикт Спиноза утверждал: «Человеческое бессилие в укрощении и ограничении аффектов я называю рабством. Ибо человек, подверженный аффектам, уже не владеет сам собой, но находится в руках фортуны (курсив мой. — Ю. М. ), и притом в такой степени, что он, хотя и видит перед собой лучшее, однако принужден следовать худшему».

Однако, испытывая страх перед судьбой, злым роком, человек одновременно начал ощущать себя гражданином мира. Если Ренессанс стал эпохой географических открытий, то барокко можно назвать временем их активного освоения и прокладывания новых путей. Оно открыло эпоху рабовладения и морских баталий между государствами за право обладания новыми землями — колониями. Европеец почувствовал себя не романтическим первооткрывателем, а хозяином, завоевателем нового мира.

Человек барокко пытался утвердиться, почувствовать собственную значимость во всем — и стремился к обладанию властью, богатством, силой. Но эта значимость зачастую принимала гипертрофированные формы: если праздник — то грандиозное театральное действие, карнавал, не стихающий несколько дней. «Жизнь напоказ» — так можно определить одну из граней этой эпохи.

Но была и другая, скрытая от посторонних глаз внутренняя жизнь одинокого человека. И как ее отражение во дворцах, среди пышных, поражающих великолепием залов, в это время появляются комнаты уединения — на фоне остальных интерьеров они смотрелись как настоящие кельи. Сюда не допускались любопытные. Здесь человек оставался наедине с собой, здесь он снимал все маски и отбрасывал все условности, становился таким, каким был на самом деле.

Жизнь человека барокко больше походила на театральное действие, в котором каждый играл какую-то роль, а театр — на повседневную жизнь. В своих пьесах Мольер и Расин раскрывали характеры героев, изобличая недостатки человеческие, старательно спрятанные под модными одеждами.

«Жизнь есть сон» — само название пьесы Педро Кальдерона как нельзя лучше отражало суть эпохи. Мартин Опиц, поэт того времени, писал:

«Весь мир — это вечные качели. Даже устойчивость — и она не что иное, как ослабленное и замедленное качание», — утверждал Мишель Монтень.