Делия Гусман - Тайнопись искусства (Сборник статей)

С. Боттичелли. Весна

Каститас, воспламененная этой Силой Любви, поворачивается спиной к миру (или к тому, кто смотрит на картину) и обращает свой взгляд к богу Гермесу-Меркурию, Учителю Мудрости — сведущему в Сокровенных Таинствах — тому, кто разгоняет темные тучи невежества магическим кадуцеем, состоящим из центрального жезла Могущества Магов и двух змей (в данном случае в облике алхимических драконов) — двух взаимодополняющих сил, которые приводят мир в движение и представляют собой белое и черное, женское и мужское начало.

Разумеется, что Цветущая Душа, или Весна, отвергнет наслаждение и изберет путь целомудрия, и это приведет ее к смерти того, что проявлено, к Великой Мудрости. К тому, что на Востоке называется Нирвана.

Таков этот Цикл Души, представленный в инициатическом ключе и отраженный в этом чудесном живописном произведении, где все наполнено красотой, чистотой, светом и любовью. То же можно сказать и о «Рождении Венеры», где Магическая Раковина — это ее корабль без весел и штурвала, корабль, на котором веками отправлялись в свой путь пилигримы Компостелы к тем же морским берегам. Ветер развевает ее длинные ангельские кудри, а она застенчиво собирает их, надеясь, что они укроют ее покрывалом проявленного.

Автор статьи благодарит за плодотворное сотрудничество представителей «Нового Акрополя» Италии профессора Этторе Реалини и Эльбу Техеда.

Было бы очень полезно, если бы во всем мире работали сообща те, кто способен осмысливать культурное наследие, которым мы обладаем, и передавать новым поколениям культуру, очищенную от ненависти и сепаратизма, культуру, которая поможет создать новый и лучший мир.

Утонувшая в сугробах фламандская деревушка. Зимняя графика деревьев — ярких и ажурных на фоне неба. На льду замерзшей реки беззаботные человечки катаются на коньках, прогуливаются, играют во что-то, оживленно беседуют. За домами открываются заснеженные просторы, то тут, то там торчат из снега невысокие деревца, и далеко-далеко на горизонте едва видны высокие крыши города… Умиротворением и беззаботностью веет ото всей картины — словно это какое-нибудь фламандское «воскресенье», долгожданный отдых от трудов.

Брейгель Старший, как никто другой из фламандских художников, сочетал в себе талант пейзажиста и талант миниатюриста. Страсть к пейзажу пробудила в нем Италия, путешествуя по которой он влюблялся в ее пронизанную светом природу и постигал идеи и эстетику Высокого Возрождения; страсть к детали воспитала родная Фландрия, и каждый квадратный сантиметр каждой его работы живет как самостоятельная, выписанная с невероятной тщательностью миниатюра. Ландшафтное величие мироздания — и пестрая мозаика человеческих фигур…

Но Брейгеля интересно не только рассматривать, а еще и читать: не оставивший ни одного трактата, ни одного письма, даже завещания, своим философским посланием художник сделал картины. Неслучайно каждую из них называют назиданием, нравоучением, притчей.

«Пейзаж с конькобежцами и ловушкой для птиц» — так называется эта маленькая, выдержанная в изысканной жемчужной гамме картина, написанная им незадолго до смерти, в 1565 году. Она пользовалась особенной популярностью, и сегодня известно 127 ее копий, 45 из которых принадлежат кисти Брейгеля Младшего, сына художника.

Пейзаж с ловушкой для птиц… Где же ловушка? Признаться, не сразу узнаешь ее в этой тяжелой двери, чуть поднятой над землей, — под ней щедро рассыпано зерно, а вокруг суетятся такие же, как люди, беззаботные птицы. А где же птицелов? Вряд ли среди этих человечков в ярких одеждах: почти все они отвернулись от нас, каждый увлечен чем-то своим, погружен в свое… Где же тогда птицелов? В безмятежную музыку зимнего дня вливается нотка тревоги. А может быть, он ждет своего момента за этими деревьями на переднем плане? Там, где находимся мы, зрители, наблюдатели? А если теперь перевести взгляд с птиц вновь на реку? Не за этими ли человечками мы на самом деле наблюдаем? Ведь Питер Шутник (так прозвали Брейгеля современники) запечатлел пейзаж с высокой точки зрения, зачем-то поднял нас над происходящим, и мы не можем «войти» в картину, шагнуть на лед, словно знаем, заметили что-то такое, чего не хотят видеть конькобежцы…

Брейгель не раз писал реку, по которой люди — кто скользит, кто идет, кто падает и встает, а кто и остановился. Не раз писал реку человеческой жизни. Однако в каждой картине этот символ обретает новый смысл. Здесь река — западня, ловушка: в любой миг лед может треснуть, и легкомысленные фигурки не успеют спастись… Жизнь человека хрупка и эфемерна. Как и жизнь птиц, не подозревающих о ловушке. Еще одно подтверждение этой мысли находят в изображении птиц и людей на первом плане: они почти не отличаются своими размерами.

На некоторых копиях «Ловушки для птиц» у одного из домиков можно разглядеть Иосифа, запрягающего ослика. Никто не замечает его. К священной истории, творящейся здесь и сейчас, обыватели остаются равнодушны…

«Во всех работах нашего Брейгеля таится больше, чем изображено», — говорил Абрахам Ортелий, нидерландский географ и друг художника. Брейгель противоречив — средневековый скептицизм и ренессансная вера в человека, фантастика и реалистическая подробность, нравоучение и любовь к жизни тесно сплелись в его творчестве, но кажется, что где-то там, за первыми понятными смысловыми пластами, все противоположности сходятся…

О жизни критянина Доменико Теотокопули, художника, покорившего испанский Толедо под именем Эль Греко, то есть Грек, почти не осталось свидетельств. «Сумасбродства» его характера и странная живописная манера поражали многих и заставляли браться за перо — но сохранилось лишь несколько писем. В одном из них есть такие строки: «…погода была прекрасной, нежно светило весеннее солнце. Оно всему дарило радость, и город выглядел празднично. Каково же было мое удивление, когда я вошел в мастерскую Эль Греко и увидел, что ставни на окнах закрыты, и поэтому было трудно разглядеть, что находилось вокруг. Сам Эль Греко сидел на табуретке, ничем не занимаясь, но бодрствуя. Он не захотел выйти со мной, поскольку, по его словам, солнечный свет мешал его внутреннему свету…» О Доменико-человеке почти не осталось свидетельств, только отголоски: что жил на широкую ногу, держал богатейшую библиотеку, читал многих философов и еще судился с заказчиками (его любили, а чаще не понимали), умер почти в нищете, — словно тонкие лучи дневного света пробиваются сквозь щели в «закрытых ставнях» его жизни. Но не отвлекают от главного — от внутреннего света, которым наполнены картины художника Эль Греко. Особенно портреты.