Делия Гусман - Тайнопись искусства (Сборник статей)

У Вильгельма Хаусчайлда Лоэнгрин становится свидетелем настоящего чуда: чуда возрождения, возобновления сакральной связи. На примере величайшей святыни художник пытается донести до нас важный принцип: все живое нуждается в возобновлении, никто в этом мире не покинут и не лишен такой возможности. Только если в природе оно происходит естественно, то от человека уже требуется личное сознательное усилие. Но особое. Дионисий Ареопагит, поясняя литургическое священнодействие, говорит о необходимости анамнезиса — воспоминания. Будучи неоплатоником, он знал о «великой амнезии», в которую впадает воплощенная человеческая душа, забывая на время жизни свое божественное происхождение. Рано или поздно, но эта амнезия должна быть прервана воспоминанием человека о Боге , которое равносильно осознанию им собственной божественной природы.

Это осознание и называется обретением Грааля, ибо открывает в человеке поистине неиссякаемый источник силы, любви, творчества. И это действительно таинство, потому что человеку не дано знать, когда именно произойдет чудо Грааля. Но зато ему дана вера, чтобы победить амнезию, любовь, чтобы укрепить связь с Небом, и надежда… чтобы дождаться голубя!

В 1850-х годах в Европе все еще продолжалось противостояние сторонников старого академического искусства, считавших этот проверенный путь единственно возможным, и тех, кто не просто мечтал о новом искусстве, но не боялся творить по-новому. Среди таких «мечтателей» были молодые художники-символисты, назвавшие себя «Братством прерафаэлитов». Несмотря на критику, которую обрушивали на них «академики», непонимание и обвинения, прерафаэлиты продолжали выставлять картины, наполненные глубокой символикой, которая прежде всего была обращена к душе человека. Вот что писал о них историк искусства Рихард Мутер: «Прерафаэлиты были первыми в Европе, кто восстал против традиций, проник в природу формы и цвета, проявил свой личный взгляд на природу. Они — первые поборники свободы в современном искусстве».

В 1856 году на Выставке британского искусства в США художник-прерафаэлит Уильям Холман Хант представил свою картину «Светоч мира». Картина не соответствовала общепринятым стандартам, ее цвета были чересчур яркими, сюжет неканоническим — однако она сразу произвела впечатление и стала одной из самых любимых у зрителей. Правда, мало кто осмелился тогда признаться в этом…

У. Х. Хант. Светоч мира

Сюжет картины довольно прост. Глубокой ночью, когда все спят, Иисус со светильником в руке идет по миру и стучится в двери домов. Яркий свет светильника подчеркивает мрак и темноту окружающей ночи. «Се стою у двери и стучу. Если кто услышит Мой голос и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерить с ним, и он со Мною» — Хант специально пишет на раме эти слова из Откровения Иоанна Богослова, чтобы каждый сумел «услышать» смысл его работы.

Позже художнику пришлось сделать увеличенную копию картины для собора Святого Петра в Лондоне (оригинал находится в Кебл-колледже в Оксфорде), а еще позже изображение Христа со светильником в руке, напечатанное на открытках и постерах, появилось повсюду…

Особое значение Хант вложил в светильник в руках Иисуса. Художник очень долго искал нужную форму, размеры, делал несколько макетов, экспериментировал на открытом воздухе при разном освещении и в конце концов нашел то, что нужно. Если приглядеться, то отверстия светильника разные, и каждое из них символически представляет одну из мировых религий. Отверстия разные — но их объединяет один Свет. Точно так же как множество религий и молитв, произносимых на разных языках, объединяет одно чувство Веры, одна связь — с Небом. Неслучайно именно с этим Светом Иисус приходит к людям.

В письме к своему другу Уильяму Беллу Скотту Хант писал: «Я был побужден к созданию этой картины некой божественной волей».

Наверное, не стоит задаваться вопросом, почему эту работу полюбили тысячи людей разного возраста, разных взглядов на жизнь. Некоторые восприняли ее просто как хорошо и грамотно написанное полотно с правильным расположением света и тени. Но для большинства она стала своим светочем в ночи, символом надежды на то, что, когда наступают темные времена, всегда есть те, кто продолжают нести свет веры и не устают стучать в двери спящих.

В феврале 1888 года по совету Тулуз-Лотрека Ван Гог переезжает в Арль. Позади два года парижской жизни, более двух тысяч работ, из которых ни одна так и не нашла своего покупателя. От полного отчаяния спасает только поддержка брата Тео, близкого друга, советчика и главного адресата его писем. Но здесь, на юге Франции, вдали от столичной суеты все меняется: измученная душа Винсента хотя бы на короткий срок вновь обретает покой и гармонию. Арль представляется художнику райским уголком, местом грез, страной «Утопией»: цветущие сады и старинные парки города, незабываемые поездки к морю, залитые солнцем окрестные поля и конечно же — пленительные южные ночи.

«Я часто думаю, что ночь более оживлена и более богата красками, чем день», — пишет Винсент брату. Во время долгих ночных прогулок все то, что казалось ушедшим, разрушенным, навсегда забытым, растаявшим вместе с юношескими мечтами, вновь оживает с прежней силой. Казалось, что уже никогда не вернуть годы, отданные служению Богу, когда будущий художник читал Библию рабочим, делился с ними последними одеждой и деньгами; никогда не воскресить и того страстного, почти религиозного пыла, с которым он, порвав с семьей, без оглядки отдался занятиям живописью. Казалось, что все ушло… Но звездное небо над Арлем напомнило Винсенту о чем-то важном, и вдруг стало ясно, что мистическое отношение к искусству никогда не покидало его сердца, оно лишь до времени укрылось от ударов судьбы в самых сокровенных уголках души, чтобы вновь прорваться наружу. «Временами я испытываю страшную потребность — как бы это сказать — в религии, — пишет он брату. — Тогда я выхожу ночью писать звезды».

Но как писать в темноте? Винсент непреклонен и верен себе: он не собирается, подобно товарищам по цеху, творить по памяти или создавая картину в воображении. Ему нужна натура, настоящие звезды и настоящее небо. И тогда он прикрепляет к своей соломенной шляпе свечу, собирает кисти, краски и выходит на берега Роны писать ночные пейзажи…

«Мне хотелось бы писать мужчин и женщин, вкладывая в них что-то от вечности…» А что может быть лучше для отражения вечности, чем ночь и звездное небо? Маленькие фигурки мужчины и женщины в углу картины незаметны и теряются в расплывающейся перспективе ночного города. Над ними — семь звезд Большой Медведицы, семь маленьких солнышек, оттеняющих своим сиянием глубину небесного свода. Звезды такие далекие, но такие доступные; они часть Вечности, поскольку были здесь всегда, в отличие от городских фонарей, льющих свой искусственный свет в темные воды Роны. Течение реки медленно, но верно растворяет в себе земные огни и уносит их прочь. Две лодки у причала приглашают отправиться следом, но люди не замечают земных знаков, их лица обращены вверх, к звездному небу.