Сергей Переслегин - Око тайфуна

Рецепта истины Вы не найдете. Ясно одно, чем более интенсивно человек познает мир, тем сильнее его связь с Динамической Целостностью Вселенной, тем, следовательно, точнее его восприятие.

Второй вывод. Человек должен реально воспринимать себя. Элементарное знание психоанализа, практика работы с сознанием и подсознанием спасли бы Вербицкого. С общечеловеческой точки зрения его выбор преступен и страшен. С сугубо эгоистической, Вербицкоцентрической, точки зрения он ошибочен: ему лично стало еще хуже.

Третий вывод. Любой неэтичный поступок, а неэтично прежде всего использование другого в собственных интересах, например, для удовлетворения комплекса неполноценности, выражающегося в стремлении унизить, оскорбить, отказать, — создает в обществе «волну инферно». Опыт показывает, что такие волны самопроизвольно не исчезают.

1989 год. В стране «раскачка», социум теряет устойчивость. Прибалтика, Сумгаит, демократические выборы, гласность… поляризация политических сил. Атмосфера насыщена, гроза, по-видимому, уже неизбежна. Хотим мы того или нет, но сейчас на наших глазах рождается следующий мир.

Ценностями этого мира станут, наконец, свобода и познание.

Любовь без цинизма и ханжества.

Открытая, чистая и честная.

Спокойная, без постоянного страха.

«Очаг на башне» прочтут многие. Среди них будут те, кто захочет найти в книге грязь, порнографию, пропаганду оппозиционных структур. Кто-то, быть может, пожелает воспользоваться своим правом исправлять и запрещать, ведь «за гласностью негласный надзор».

Сейчас я обращаюсь к Вам словами Андрея Симагина:

«…через несколько лет и вы, и я, и все, даже те, кто вас когда-то унизил, станут всемогущими. Наука дошла — шабаш. Обратного хода нет. Но Вы представьте, до чего же разными вещами мы с вами, всемогущие, станем заниматься! Вам не будет жаль?

А вот другая сторона, помельче. Там четверть часа, здесь четверть, и все вода в ступе, и все нервы. И все плюсуется. И лишние десять лет Вы не умеете, например, летать. Вот этих двух вещей мне жаль».

1. А. и Б. Стругацкие. Трудно быть богом. — М., 1964.

2. В. Рыбаков. Очаг на башне. — Рига: Астрал, 1990.

3. С. Лем. Звездные дневники Ийона Тихого. — Кишинев, 1975.

4. Д. Р. Р. Толкиен. Хранители. — М., 1983.

5. И. Ефремов. Лезвие бритвы. — М., 1988.

6. А. Нуйкин. Идеалы или интересы. — Новый мир, 1988, №№1–2.

7. С. Андреев. Структура власти и задачи обществ. — Нева, 1989, № 1.

8. И. Ефремов. Час быка. — М., 1970.

9. 3. Фрейд. Введение в психоанализ. — М., 1929.

10. В. Рыбаков. Первый день спасения. — В сб.: День свершений. Л., 1988.

11. М. Булгаков. Мастер и Маргарита. — М., 1988.

12. С. Переслегин. Скованные одной цепью. — В кн.: А. и Б. Стругацкие. Отягощенные злом, или Сорок лет спустя. М., 1989.

За горизонтом реальностей лежат миры, которые называют параллельными.

Миры эти населены людьми, биологически подобными нам и даже говорящими на знакомом нам языке. Однако иной является структура построенного ими общества, и, следовательно, иной была их история. В чем-то она, наверное, карикатурна.

Воображаемые миры? Несомненно. Естественный литературный прием: контакт с Собой, с вариантом собственной жизни, контакт, не требующий автолингвистов, звездолетов и странных планет чужих звезд, — квинтэссенция социальной фантастики. Но если нет ничего или почти ничего, кроме воображения, мир сжимается до размеров модели или даже формального игрового поля, по которому бредут, время от времени побеждая драконов и разыскивая клады, марионеточные герои компьютерных приключений.

Необходим историзм мышления, четкое понимание динамики социальных связей, умение разграничивать возможное и невозможное. Причем «невозможность» следует определять очень узко — масса событий, невероятных с точки зрения обыденных представлений, все-таки происходит, и не считаться с этим — значит путать мир с заводной игрушкой. Нужна еще системность, позволяющая разобраться в путанице зависимостей и корреляций, всю совокупность которых нельзя отобразить на страницах произведения. И этого недостаточно, поскольку науки о социальном моделировании еще нет, в лучшем случае — набор правил, сформулированных неудачно и доступных немногим и позволяющих лишь контролировать себя. Так что нам остается интуитивное познание мира, которое, собственно, и является основой литературного творчества.

Прочтение текста опирается на наши представления о действительности. В сопоставлении обыденного и литературного миров находим мы инварианты, постигая диалектику неизбежного и невероятного. Но соотнести реалии между собой можно, лишь оставаясь в рамках единой цивилизации, иначе говоря — внутри одной эпохи, или это уже не сопоставление, а толкование — преждевременный переход к следующему уровню анализа. Преждевременный, потому что аллегорические построения, лишенные опоры во времени и пространстве, чаще всего случайны.

Летоисчисление, Время является фундаментом придуманной вселенной.

Все хронологии субъективны. Даже если последовать примеру Азимова, синхронизируя события параллельных миров едиными часами, располагающимися во вневременной Вечности (то есть на столе автора), мы не выйдем за пределы интеллектуальной игры с числами, которым почему-то придается самостоятельный смысл.

Что значит, например, «XX век»? Две тысячи лет от рождества Христова? Чуть больше столетия после одной из великих революций? Время мировых войн? Эпоха фашизма? НТР и космические полеты? Лишь в нашей истории эти события, именующие век, синхронны.

Иногда в книге отождествляются не даты, а сами исторические факты. (Контрнаступление под Сталинградом у Абрамовых.) Удобный прием, но пригодный лишь для чудовищно близких нашему параллельных миров, столь близких, что, право же, непонятно, зачем было их выдумывать.

Наконец, самый честный по отношению к читателю и самый сложный прием: внутренняя хронология, внутреннее время книги, когда читатель сам — в меру своего разумения — соотносит его с той или иной исторической эпохой.

Такое время субъективно, вернее, их несколько, различающихся между собой времен, из которых мы чаще всего выделяем формационное, технологическое, культурное, социопсихологическое.

В период господства вульгаризированного марксизма считалось, что, поскольку экономический базис определяет социально-политическую надстройку, внутренние времена обязаны совпадать. Воплощением этой начисто лишенной жизни концепции стали «монохромные» произведения, напоминающие узкофункциональные города типа Самотлора.