Андрей Шарый - Знак F: Фантомас в книгах и на экране

© Sunset Boulevard/Corbis/РФГ

Актриса Симона Синьоре в образе парижской кокотки Амели Эли по прозвищу Золотой Шлем. Кадр из фильма Жака Бекера, 1952 г.

Фандора иногда подводят поспешность и горячность, а энергию молодости он растрачивает на сердечные привязанности, порой мешающие бесконечной и безуспешной погоне за Фантомасом. Интерес Фандора к женщинам имеет характер почти автоматический: «Я, хотя и не любитель блондинок, должен признать, что эта дама может заставить меня изменить взгляды на слабый пол. Однако до чего она красива и величественна в своем горе! Высокие девушки всегда выглядят изящно!» Лишенный собственных романтических пристрастий Жюв к увлечениям товарища относится с пониманием. «Малыш поплывет навстречу любви, — думает как-то инспектор, отправляя Жерома на свидание к милой, когда пора сражаться с Фантомасом, — а я возвращаюсь к нескончаемой борьбе. Вот и отлично!» Соавторы тут же выставляют Жюву высшую оценку моральных качеств: «Великая душа!»

Страх — главный источник сюжетного напряжения романов Сувестра и Аллена. Они возвращают детектив к самым истокам, к готическому роману, и в то же время предвосхищают элементы современного полицейского боевика и саспенса. Это Фантомас, новатор преступлений, превратил одноразового злодея в безжалостного серийного убийцу. Противостояние полицейского и преступника в романах Сувестра и Аллена выстроено напрямую, по принципу «лоб в лоб»: добро и зло в бульварной литературе различаются как белый и черный цвета, чтобы легко разобрать даже при чтении в трамвае или на пляже. В романах о Фантомасе несложно уловить ироническую перекличку с творчеством Конан Дойля, который вынужден был изобрести профессора Мориарти для того, чтобы лишить читателя иллюзий относительно возможностей закона в облике Шерлока Холмса. Но можно и усомниться в том, что Сувестр и Аллен, работавшие со скоростью печатного станка, намеренно искали параллелей с книгами британского коллеги. Тем не менее стандарт они выдерживали: в книгах о Фантомасе, как во всех великих детективных романах, оба главных героя одерживают победы — и оба фактически проигрывают. Инспектор Жюв неизменно раскрывает преступления и выявляет мотивы, по которым они совершены, но наказать злодея по заслугам полицейскому никогда не удается.

При всей легковесности и нацеленности сюжетов на коммерческий результат романы Сувестра и Аллена не лишены философской платформы. Полицейский и злодей (правда и ложь, благородство и бесчестье, порядочность и подлость) противостоят друг другу, но в то же время они — неотъемлемые и невозможные друг без друга составляющие общего порядка вещей. У Конан Дойля Шерлок Холмс временно «гибнет» в бездне в смертельных объятиях Мориарти. Сувестр и Аллен, выстраивающие характер Жюва как антитезу образу Фантомаса, тоже замыкают круг: Фантомас убивает Жюва, но тот не умирает, а сам убивает Фантомаса, но тот остается жив и мстит. В тридцать втором томе, захлебываясь во время гибели парохода с симпатичным названием «Гигантик», Фантомас кричит: «Жюв, ты никогда не мог меня убить, потому что ты — мой брат!»

Жюв и впрямь — альтер эго Фантомаса: с первых и до последних глав марафонского повествования инспектор не только противодействует злодею, но и подражает ему, копируя методы «работы» преступника. Уже в первом романе цикла Жюв едва ли не так же часто, как Фантомас, меняет облик и превращается из следователя то в опустившегося бродягу Франсуа Поля, то в фатоватого гостиничного служащего Анри Вернье. В романе «Исчезнувший поезд» Жюв переодевается в черный костюм Фантомаса, чтобы под его именем поймать неуловимого противника. При этом он «превосходно имитирует повадки того, чей облик принял». Роковой поединок наконец происходит: полицейский в костюме преступника Фантомаса встречается с загримированным под убитого преступником циркового укротителя диких зверей Фантомасом, чтобы победить в этой борьбе. В многочисленных перевоплощениях легко запутаться и читателю, не то что бедному полицейскому инспектору. Очередная техническая хитрость Фантомаса позволяет ему вновь ускользнуть, но на то он и Гений Зла.

Авторы не просто так дают Фантомасу фору. Правила морали ни в малейшей степени не связывают преступника, в отличие от Жюва, который в первую очередь руководствуется императивами нравственности. Поэтому Фантомас всегда пусть на мгновение, но быстрее, пусть на шаг, но впереди, пусть на йоту, но свободнее в действиях. Все это заставляет видавшего виды инспектора относиться к сопернику с благоговейным почтением, как язычника — к злому богу. Такое же уважение к злу авторы романов внушают и читателям. Жюв говорит присяжным на судебном процессе: «Подумайте теперь, господа, кого я вам описал? Человека, способного постоянно менять обличья, который появляется под видом то Гурна, то элегантного грабителя, то рыжего коридорного; человека, который задумывает и совершает в неслыханно трудных условиях столь дерзкие и жестокие преступления; человека, сочетающего удачливость с научным подходом, злую волю — с юмором и респектабельностью; человека, всегда и всюду уходящего от правосудия. У него — имя, от которого бросает в дрожь даже бывалых сыщиков. Господа, перед вами — Фантомас!»

Неслучайно юный Шарль Ромбер, еще не успевший стать Жеромом Фандором, быстро делает вывод, что Жюв и есть Фантомас. К такому же умозаключению в других романах приходят и комиссар французской сыскной полиции, начальник Жюва, и парижская пресса, требующая ареста инспектора. И небезосновательно: кажется, Жюв, если б захотел, сам стал бы преступником не хуже Фантомаса! Инспектор настолько умен, проворен, силен, что только он один на целом свете и может, пусть теоретически и пока безуспешно (в первом романе упомянуто, что Жюв гоняется за Фантомасом уже пять лет, такой же пятилетний срок отделяет финал первого романа от начала третьего), но хоть как-то противостоять этому Гению Преступлений. «Жюв действительно был кем-то вроде национального героя. Не было ни одного человека, кто бы хоть раз не слышал этого имени, кто не восхищался бы его ловкостью и находчивостью в борьбе с преступниками», — пишут Сувестр и Аллен, устанавливая своего положительного героя на тот же пьедестал профессионализма и умения, что и героя отрицательного. Судебный следователь Фузелье делает такой комплимент уму и проницательности инспектора: «Если бы моей гадалкой были вы, Жюв, из моей жизни исчезли бы сомнения».

Жюв — олицетворение идеального полицейского: толковый, проницательный, щепетильный, въедливый, стопроцентно порядочный, да еще и бессребреник («Депеша подчеркивала, что проведение расследования очень выгодно с финансовой точки зрения, однако на это Жюв даже не обратил внимания»). Может быть, как раз отчасти поэтому он — символ, функция, а не живой человек, у него нет даже имени, только фамилия. Это неразличимый в толпе «господин средних лет, с крепкими плечами, добродушной физиономией и открытым взглядом», «с бледным, энергичным и волевым лицом». Аналитический склад ума, равнодушие к женским чарам, святая вера в справедливость превращают Жюва из француза-романтика почти в немца-математика. Он умеет поверять гармонию алгеброй. «Случайность, мой друг, — объяснение для идиотов», — снисходительно говорит Жюв коллеге-сыщику, который неудачно пытается свести концы расследования, выпуская из виду одно из очевидных для инспектора логических звеньев.