Илья Бояшов - Кокон. История одной болезни (сборник)

Здесь, на самом пике отчаяния, на «острие меча», когда он, задерганный пытками, готов был немедленно действовать (и решиться, и разыскать ), в почти загубленной жизни «лаки-мена-Мидаса-Счастливчика» произошел поворот – сногсшибательный, невероятный!

– Где вас носит? – именно в это судьбоносное время материализовался в его тонкой пластинке с кнопками, казалось бы, навсегда уже исчезнувший «лукавый и лживый» док.

Чуть не плача от злости и боли, N ответил доктору где.

– Я ведь просил не устраивать отсебятины! – укорил беглеца психолог. – Эй, бросайте-ка шарлатанов и немедленно возвращайтесь. У меня отличная новость.

N впоследствии так и не понял, почему послушался доктора (хотя, казалось, уже давно поставил на вруне самый решительный крест!), почему, забыв о визитке, он помчался к знакомым креслам? Возможно, сработал рефлекс, возможно, все тот же гипноз, которым док подавил его еще в юности, а возможно, на этот раз N почувствовал нечто спасительное в взволнованно-кратком звонке. Как бы там ни было, искрящийся радостью голос разом оторвал его от мысли (почти воплотившейся) о союзе с тем альтруистом и его таинственной ратью. N воспринял зов, как приказ. N не помнил обратной дороги, N вообще казалось потом – он мгновенно телепортировался, переместился в пространстве (время сжалось, время словно исчезло). Кабинет был таким, как и прежде, ничего там не изменилось; доктор, правда, весьма постарел.

Врач сказал:

– К черту всяческих Мефистофелей! Есть, голубчик, некая фирма – уважаемая, фармацевтическая. В последние годы занималась совершенно другими исследованиями, но, представьте, побочный эффект – изобрела весьма сильные средства. Раскошелиться здесь придется, лекарства недешевы, карманы ваши опустошатся, кроме того, будет больно и тяжело, однако муки стоят того. Еще раз повторюсь – выкорчевать псюхэ, увы, нам не под силу, но вот усыпить – усыпим…

Три месяца интенсивного курса в выбранной мною больнице, затем небольшой перерыв – и продолжим до полной виктории.

Хотя выворачивающая наизнанку химия действовала неторопливо, ни на йоту не отступающий от рекомендаций и готовый штурмовать само небо N сделался самым послушным клиентом. Таблетки, после приема которых впору было лезть на стены, утром и вечером добросовестно им проглатывались, капельницы, через день заполняющие вены весьма подозрительной жидкостью, переносились с мужеством, которое больной не ожидал в себе встретить. По совету психолога N старался подмигивать своему отражению в зеркале – но бодрячества не получалось, всякий раз он с ужасом видел цену грядущей победы. Прилагающиеся к основным терзаниям диеты и клизмы валили несчастного с ног. После месяца терапии, совершенно к нему беспощадной, N с трудом забирался на напольные весы, легкий ветерок гарантированно мог его сдуть. Специально приставленная сестра сделалась его верной тенью; стыд уже не заливал то, что осталось у N вместо щек, при очередном втыкании иглы шприца в ягодицы, к середине лечения состоящие из двух сплошных гематом. Когда карман господина-гражданина-мистера N облегчился если не на половину, то, пожалуй, на добрую треть (счет за избавление выставили просто чудовищный), рядом с ним обозначился док.

– Ну-с! А теперь проверим.

Стоически вынесший пытки N покорно к себе прислушался – псюхэ что-то там бормотала .

– Ей еще хочется! – не удивился психолог. – Дадим ей, подруге, еще!..

Док сдержал обещание – дряни здорово наподдали, но чего это стоило! От первой же дозы закачанной внутривенно новой лечебной субстанции остатки волос (после беспощадных уколов они и так-то прорастали лишь кое-где, словно кусочки мха на брутальном северном камне) даже не выпали – в течение нескольких часов на глазах у N растворились. Что касается самих глаз, докторам продвинутой клиники, в стенах которой нещадно терзалась его раскаленная плоть, пришлось потрудиться, объясняя: дело не в базедовой болезни, речь идет о совершенно нормальной реакции перенапряженного организма.

Постоянные судороги, доходящие до эпилепсии, опять-таки по их уверениям, свидетельствовали о правильном выборе средств. И чем более N выворачивало наизнанку, тем более воодушевлялись дипломированные палачи. Все мелькало с тех пор перед ним: санитары, больничные койки, циклопические аппараты, опутывающие лаборатории и его изможденное тело бесконечными проводами. Днем и ночью их платиновые мозги переваривали информацию, а затем выдавали решения, на основании которых N терзали еще больше.

– Ну-с! – опять появился спаситель.

Бедный N обратился в слух: псюхэ силилась что-то шепнуть.

– Что ж, отлично! – воскликнул психолог. – Напрягитесь теперь, голубчик! Нанесем последний удар. Соберите в кулак свою волю, все свое отменное мужество!

N напрягся, и N собрал. Отвезенный в специальный ангар, помещенный в стерильную капсулу – подачей еды, питья и выделениями занимались там особые трубки, – он готовился к окончанию своих беспрерывных мучений. Тот последний аккорд был взят: облучение и массированная бомбардировка из каких-то «особых устройств» какими-то неведомыми больному «заряженными частицами» (ею под конец, без всякого сожаления, с чисто научным азартом, словно лабораторную крысу, подвергли пациента, находящегося уже за гранью и физического, и умственного истощения) стали апофеозом страданий.

Но с другой стороны, выкарабкавшись из комы, N не мог теперь не признать – стратегия дока (надежды на научный прогресс, на «шаги во всех областях») себя полностью оправдала. Пока N отчаивался и пропадал в заскорузлой отшельничьей раковине, прорывы в этих самых «областях» кардинально все изменили: вовсю уже конструировались искусственные позвоночники; взращивались эмбрионы; прозревали слепые, в мозгах которых поселялись всесильные чипы; безнадежные еще вчера инвалиды снабжались удивительными по своим механическим свойствам протезами. И правда, что стоило медицине, проникающей в тайну тайн своим любознательным скальпелем, подобраться и к наглой псюхэ? И ведь она добралась! Дотянулась до недосягаемого! Вскрыла этот нарыв, эту гнойную рану! И заглушила ее , обколола ее обезболивающим, наконец-то заткнула ей рот, скрутила, обездвижила и, торжествующая, всемогущая, повелевающая препаратами, которые вполне уже могли поднимать с того света безнадежнейших мертвецов, опираясь на барокамеры, лазеры, прочие чудеса, поставила в истории болезни настрадавшегося Мидаса победную жирную точку.