Дмитрий Губин - Русь, собака, RU

Собственно, чтобы предотвратить обман дилетантов, не так давно архитекторы мира подписали так называемую Венецианскую хартию (Россия, кстати, к ней присоединилась). Суть в том, чтобы защитить историю от подделок. Когда старые камни рушатся, их нельзя заменять копией. Если Колизей и Форум погибли, можно либо демонстрировать их могилу, либо строить на могиле, условно говоря, небоскреб. Что тоже есть памятник времени, только другому. Но возводить копию Колизея — нельзя, как вывешивать, скажем, в Уффици фальшивого Караваджо, прикрываясь тем, что оригиналы велел сжечь Савонарола (тоже, кстати, был мэром Флоренции. Пока недовольные сограждане его самого не сожгли). Историческая подлинность состоит в том, что история не переигрывается назад.

Ни в монолите, ни в кирпиче, и ни за какой бюджет.

А еще, гуляя, мы говорим о том, что Лужков (что есть, по сути, не имя, а торговая марка столичного стройкомплекса), надежда и гордость москвичей, лишил их — и поделом, коль так монолитно его переизбирали, пока еще можно было избирать — той Москвы, про которую когда-то написал Давид Самойлов: «Снега, снега, зима в разгаре, светло на Пушкинском бульваре, заснеженные дерева, прекрасна в эти дни Москва. В ней все уют и все негромкость». В Москве не осталось соразмерного человеку района: она теперь — сплошной офис, соразмерный занимающим его корпорациям. (Лужков ведь, если не ошибаюсь, сказал, что в центре не должно остаться пятиэтажных домов? — Правильно, скоро и не останется. Он ведь сказал, что «сталинки» будет сносить? — Правильно, и снесет, и воспроизведет.)

А в офисе туристу делать нечего. На весь осмотр столицы РФ сегодня нужен максимум день: меньше, чем на Суздаль. Красная площадь, Кремль, Третьяковка — и все. Прочее либо торговые комплексы, либо фальшак. Ведь фальшак — храм Христа Спасителя, фальшак — упомянутая Иверская, фальшак — Манеж, фальшаком будет Военторг. Символ сегодняшней Москвы — фальшиво признанная аварийной и воспроизводимая (в монолите) фальшивая гостиница «Москва» (а федеральный символ — незаконно перестраиваемая «Россия»).

В Москву туристу если и есть смысл приезжать, то как в Лас-Вегас, с его имитациями мировых шедевров. И не парадокс ли, что Лужков бьет себя в грудь, требуя вывода из Москвы казино.

И мы, наслаждаясь прогулкой вдоль Арно, решаем, что это он на публику бла-бла-бла. Не выведет. Воспроизведет. В монолите. В Москве сегодня можно жить, только чтобы зарабатывать крутые деньги и круто их тратить.

Не было в Москве праздника смешнее, чем 850-летие Москвы.

Это праздник новодела, прикидывающегося старым городом. Истории у Москвы больше нет.

У нас последний вечер во Флоренции, пора собирать чемоданы.

Уже сворачивая к гостинице, мой собеседник, знающий Италию не в пример лучше меня и куда больше здесь живущий, говорит, что понимает любовь москвичей к Лужкову.

Большинству, говорит он, трудно жить в европейских исторических городах. В Венеции, с ее сыростью и гниением каналов, не осталось итальянцев. Там покупают недвижимость американцы, англичане и русский художник Андрей Бильжо. А аборигены живут на берегу лагуны, в Местре, потому что не хотят поступаться удобствами жизни ради Большой Истории. И вопрос не в том, чтобы упрекать людей, что они разменяли историю на удобства, а в направлении исхода.

В Европе, продолжает он, вслед за Америкой после войны случилась suburban revolution, революция пригородов, когда средний класс из Парижа, Рима, Флоренции, Барселоны стал перебираться в домик с лужайкой в пригороде. Все, что потребовалось для революции, — это строительство пригородных дорог и коммуникаций. В России же с коммуникациями известно что. Вот удобства и стали создаваться прямо на старых камнях.

— Ты понимаешь? — спрашивает он.

Я машинально киваю. Я не москвич, я петербуржец. Мне легко подчинять жизнь истории, потому что жизнь в Петербурге означает подчинение хотя бы графику разводки мостов.

Я знаю, что в Петербурге в последние годы риелторы делят квартиры в центре на два типа: «московский» и «иностранный». «Московский» — это когда монолит и подземный гараж. «Иностранный» — это когда сохранились лепнины и печи. Второй тип приводит в восторг европейцев, первый скупают с инвестиционными целями москвичи.

Я обойдусь без подземного гаража: не может быть подземного гаража под, условно говоря, Трезини. Зато в моем окне Петербург ровно в том виде, в каком он существует все последние 300 лет. Смотришь в окно — видишь золотой сон.

— А представляешь, если Лужков — губернатором в Питер?! — выводит меня из задумчивости приятель.

Я вздрагиваю.

Удивительная вещь: прогнозируя вроде бы начинающееся снижение цен на жилье, мы толкуем о законах рынка. Когда же вспоминаем ценовой спурт прошлого года, про рынок не заикаемся

Мой знакомый риелтор настоятельно советует продать одну из петербургских квартир.

— Мы падаем по тысяче в неделю, — говорит в легком ужасе он.

Коли так, то купленная для тещи старая петербургская двушка, стоящая ныне примерно 160 тысяч долларов, за год подешевеет до 110 тысяч. Если, конечно, верить моему риелтору.

Но я не верю, и не только потому, что покупал квартиру в свое время за 160 тысяч долларов. А потому, что закон баланса между спросом и предложением действовал и год назад. Спустя который московская недвижимость подорожала на 60 процентов, а петербургская — на 115. И примерно в тех же пределах повсюду — от Брянска до Благовещенска.

Моя мысль проста: если рост цен на жилье не объясним формулой «спрос-предложение» (не вдвое же за год выросли доходы? не вдвое же — население? не вдвое же стало меньше квартир?), — так вот, если рост цен был внерыночным, то почему мы считаем, что падение будет следовать рынку?

То есть чтобы понять, как будут — если будут — снижаться цены на жилье, сперва нужно понять, почему они так росли.

И вот тут выяснится примечательная вещь. Необъяснимый, кажущийся уникальным рост цен происходил не только в России. Вот данные Global Property Guide: в 2006 году рост цен на недвижимость в Эстонии составил 54 процента, в Дании — 23 процента, в Швеции — 14 процентов. Вот официальная статистика Казахстана: с марта 2006-го по март 2007 года цена квадратного метра выросла на 44,7 процента (в Алма-Ате — на 94,8 процента). Вот данные МВФ (в изложении Би-би-си): с 1997 года в Великобритании, Испании, Ирландии и Австралии цены на дома выросли по меньшей мере в полтора раза. Вот рассказ коллеги, владельца домика в Черногории: «Недострой, который пять лет назад только идиот купил бы за 30 тысяч долларов, прошлой весной отлетел со свистом за 200 тысяч».