Олег Матвейчев - Что делать, Россия? Прорывные стратегии третьего тысячелетия

Чиновники такого государства – изначальные тупицы и болваны, самые серые канцелярские крысы, самый отстой нации, которые изначально должны сопротивляться всему новому, осторожничать, прятаться за каждой бумажкой и требовать всякий раз от парламента закон или инструкцию, ничего не делая, просто поджидая, когда им принесут.

Кроме того, предполагается изначально, что на любой пост может попасть плохой человек, более того, сам дьявол, и он может своим служебным местом корыстно воспользоваться. А раз так, все движения чиновника должны быть максимально регламентированы и запротоколированы, чтобы даже сам дьявол ничего не мог сделать плохого.

Да, ангел из-за этой бюрократии тоже не сможет, но и не надо. Пусть идет в гражданское общество, там двигает свои светлые идеи, и если они светлые, их подхватят, примут в виде закона, а потом чиновники его тупо исполнят.

Поэтому неважно, какой чиновник как человек придет в это государство. Оно заточено на то, что это винтик, который регламентирован со всех сторон. Этой же цели служит и пресловутое разделение властей, созданное для того, чтобы различные ведомства контролировали друг друга, мешали друг другу, делали все медленно и без риска, чтоб, не дай Бог, кто-то не смог что-то сделать быстро и много.

Государство должно вызывать ощущение вязкой жидкости, подобной гелю или глицерину, где все делается медленно и через силу, чтобы, не дай Бог, жулик, если сюда попал, не смог наворотить делов. Ведь главная опасность для государства в этой либеральной концепции – стать тоталитарным, то есть подчиненным воле одного, как стая рыб или косяк птиц. А вдруг этот один будет плохим или его власть испортит? И тогда государство ему не помешает, не станет для него сопротивляющейся средой, в которой он запутается, а наоборот, превратится в проводник его злой воли.

Теперь берем другой вариант. Изначально предполагается, что государство – не отстой нации, а ее сливки, элита, лучшие люди страны. Тогда они – источник инноваций, а также руководящая и направляющая сила. Каждый человек в таком государстве не винтик, а личность, и регламентировать его не нужно, наоборот, надо дать помочь ему раскрыть способность творить добро для всех. Как говорили греки, хорошим людям много законов не нужно.

Сразу исчезает проблема бюрократии. Ведь бюрократ в куче законов ловит рыбу в мутной воде, в них уже никто, кроме него, ничего не понимает. Именно так возникает почва для мелкой коррупции. В государстве элиты нет почвы для коррупции, потому что честный человек ею не занимается.

А если попадется нечестный? – возникает резонный вопрос. Отвечу. Везде действует самосбывающийся прогноз. Если мы изначально предполагаем, что каждый чиновник вор и дьявол, то в итоге, несмотря на рогатки и даже благодаря им, он и будет вор и дьявол. А в государстве, состоящем из элит, изначальная основа здоровая: в ней чиновник понимается как лучший человек, личность. И если уж он плохой, общество еще хуже. И самосбывающийся прогноз будет давать нам лучших людей именно потому, что государство будет требовать от них лучших качеств: творчества, ответственности, человечности.

Как сделать, чтобы в государство попадали действительно лучшие, элита? Только через систему образования и систему отбора, которая, кстати, и была в Древнем Китае.

Система образования вообще и система подготовки государственных служащих – это основа всего-всего в таком государстве и обществе. На нее надо тратить как на оборону. А вот в бюрократическом государстве система образования не нужна, оно ведь и так заточено на то, что на место чиновника в любой момент может прийти урод.

Принцип бюрократического государства: не воспитывай никого, но заботься о том, что когда придет урод, нужно, чтобы он принес меньше вреда, и давай каждому как можно меньше власти. Принцип элитного государства: воспитывай лучших и давай им полноту власти и простор решений, чтобы они могли проявить себя на благо всех.

Бюрократическое государство строится на неверии в добрую природу человека. А элитное наоборот. Надо нашему руководству определиться, что оно строит: государство-отстой или государство-сливки?

Современные общества являются более идеологическими, чем все предшествующие. Для широких слоев российской общественности, утверждение звучит революционно. В самом деле идеология, начиная с перестройки, рассматривалась как принадлежность умирающего советского общества. Общество современное, демократическое якобы тем и отличается, что свободно от влияния идеологии. И вот пожалуйста, все возвращается на круги своя. Как тут не возопить, что новая российская власть и «кровавый гэбистский режим» восстанавливают советские порядки! Сейчас идеологию реабилитируют, скоро цензуру введут!

Вспомним, однако, историю проблемы. На протяжении веков и политики, и народ, и мыслители считали, что власть держится на насилии или угрозе такового. Спорили лишь о том, какое насилие легитимно, а какое – нет. В феодальных обществах, например, легитимным признавали насилие, освященное религией. Когда же религия сама утратила «легитимность» под напором просвещения, то легитимным стали признавать насилие, осуществляемое властью, избранной в соответствии с процедурами, соответствующими той или иной общественной теории. Различные идеалы общественного устройства предлагали философы-метафизики. Если раньше имелся один религиозный идеал, то сейчас идеалов может быть много, а значит, должны быть и специалисты по идеалам – идеологи.

Но уже в XVIII–XIX веках, в эпоху разгара научно-технической революции, теоретики позитивизма вроде Сен-Симона и Конта кричали, что кончилась эпоха мифов, религий и идеологии, а наступает эра научного знания, эра, в которой общество будет управляться в соответствии с научными законами. Кончится конкуренция идеалов, так же как в науке нет конкуренции и споров по поводу того, сколько будет дважды два. Единственной идеологией этого неидеологического будущего общества станет идеология прославления великих ученых и прогрессивных деятелей и борьба со средневековым, религиозным, мифологическим и идеологическим мракобесием.

Марксизм унаследовал этот научный пафос: принципиально противопоставлял себя идеологии, считая ее прошлым.

Если еще не забыли, идеология во времена СССР называлась не просто коммунизмом, а «научным коммунизмом». И споров по поводу общественного устройства у нас не должно было быть именно потому, что доводы, законы и доказательства науки едины для всех разумных существ. А наука железно и логично утверждала, что на смену капитализму идет социализм. Спорить с доводами разума мог только безумный, а значит, его место в психушке, куда и препровождали диссидентов.