Леонид Репин - Рассказы о Москве и москвичах во все времена

Можно представить такое зрелище: летят легкие козырные саночки под свист и дикие крики удальца. Вьется по ветру борода, летит синими искрами битый лед из-под копыт лихого коня. Народ стоит по сторонам и всякого на свой глаз оценивает: только рысь признавалась, а вскачь лошадь пошла — так сразу свист, улюлюканье. Были наездники, были и знатоки. Хороших рысаков «катырями» тогда называли.

А у дворян, помещиков — свое катание. Эти только по Тверской, по Охотному Ряду, по другим главным улицам раскатывали. В дорогих санках каретной работы, с лакеями на запятках, а то и гусарами. Да и сами господа из-за лихости своей на пятки встать не брезговали: знай наших!

Упряжные гонки да катания проходили обычно на Масленицу и долго держались в обычае, а после 1812 года как-то сами собой отошли. А вот снежные, водой облитые горы, воздвигаемые на Святки подле Троицкого моста, строили и еще долго потом. С них катались, стоймя на ногах, на длинных санях человека по три-четыре, и все это было пестро и радостно-шумно. А вокруг ставили балаганы, называвшиеся в народе «комедиями», и всякую снедь выкатывали поближе к гульбищу: горячие пироги, в полотенца укутанные, медовуху со сбитнем — «Пей, щеголек, мой сбитенек!». И уж само собой, выстраивали в ряды самовары сияющие, в студеном воздухе жаром пышущие.

А потом, видно, натешились, вволю намяли друг другу бока, синяков наставили да кости поломали: в 1797 году как оборвало. Потому, может, что в тот год мельницу под Троицким мостом разобрали, пруд Неглинный спустили, и снежные горы стали возводить в другой стороне, напротив Воспитательного дома, где теперь военная академия размещается. А обер-полицмейстер Эртель, только-только в новую должность вступивший, настрого запретил гоняться по улицам. Можно считать, объявился наш первый московский гаишник.

Забавы же на льду, на катальных горах, нарочно для того наваленных, остались. И видно, уже навсегда: прижились. В Китай-городе, рядом с Мытным двором, где пошлину изымали, каждую зиму воздвигали Каинову гору по имени Ваньки Каина, который и место выбрал, и первую гору самолично с друзьями нагреб. Катись, вались — и снова катись!

А на льду-то творилось что! Кто изощрится и запряжет в салазки собаку, кто просквозит с ветерком, сидя в санках и держась за постромки: лошадь хотя и скользит, а все ж разбегается. И на коньках катались давно, вот только не скажешь, когда именно начали. Сначала коньки деревянные были: делали на бруске продольный пропил, вставляли полоску железную, прикручивали к сапогу или валенку веревками — и дуй-разгоняйся! Позже научились коньки выковывать, но способ крепления оставался тем же. Настоящие же коньки выписывали из-за границы, в основном из Голландии. Но такое удовольствие, понятное дело, было только для богатых людей.

В одной старой книжице, вышедшей в Москве в 1903 году, попались на глаза такие строчки о конькобежках: «Как очаровательна такая двигающаяся непроизвольно и ритмично спортсменка! Это элегантный, но в то же время один из самых трудных спортов, и напрасно вольтерианцы стали бы спорить». Но нет, даже вольтерианцы молчат-помалкивают, глядя на такое зрелище — изумительное, завораживающее…

Славное время — зима. Так и тянет на улицу. У нас во дворе, у подножия памятника Ильичу, всегда зимой каток заливали, и мы на нем гоняли тряпичный мяч самодельными клюшками. Мало у кого в то первое покойное послевоенное время были коньки. Родительские, если кто и обладал счастьем таким, разве что на валенки можно было напялить, а на нас еще не успели наделать новых коньков, да и заботы были другими. И мы обомлели, помню, когда один мальчишка из соседнего дома вышел на самодельных деревянных коньках. И ничего, неплохо у него получалось. Мы потешались над ним, втайне завидуя и не зная того, что это и есть первобытные наши коньки…

И еще с горок мы обожали кататься стоймя. У нас две горки были дворовые: одна — бетонный горб бомбоубежища, а другая — земляная — навалом, оставшаяся после того, как котлован под бомбоубежище выкопали. До сих пор одна из этих горок горбатится. А еще любили мы строить снежные крепости и дрались за них, забывая о времени, с азартом, который нас самих удивлял. Все было как прежде. Как бог знает когда…

Что и говорить, шумное и бойкое было это местечко возле Таганских ворот, врезанных в самый дальний, Земляной вал Москвы. Здесь, к юго-востоку от центра столицы, до конца XVI века было тихо совсем: селились пахари неподалеку от обширных полей, каменщики — государевы люди, работавшие на царскую казну, да таганщики, мастерившие железную подставу для котлов. Крестьянские возы с различной снедью, приходившие по дорогам из Симонова и Новоспасского монастырей, за Таганские ворота не пускали, осаживали, и приходилось приезжим тут же с возов все пускать. Так сам собой и рынок возник, а с ним тишина и покой выдворились из этих мест уже навсегда.

Целый город разросся тут. Сколотили невесть сколько деревянных палаток, наставили вразброс каменных, и началось сразу за воротами вавилонское столпотворение. Мясные ряды со своими мелкими бойнями, «мушные» ряды, куда свозили муку из дальних окраинных весей, пооткрывались рыбные ряды знаменитых на всю Россию купцов Гусятникова и Павлова. Вот уж когда вся Москва потянулась к Таганским воротам.

Кучно, тесно сделалось там, где теперь Таганская площадь. Самое лучшее место, чтоб разразиться пожару. Первый вымел лавки в 1743 году, и Екатерина И, самолично повелевшая перекроить стихийно разросшуюся застройку жилых и торговых кварталов, придала такую форму площади, которая и посейчас в основном сохранилась. Только пожар 1812 года опять выжег Таганку, вынудив вновь ее обустраивать. Тут уж великий Орест Бове приложил свою руку, выстроив вдоль западной части площади галерею с колоннами.

А вот кто потихонечку воздвигнул знаменитую по всей Москве тюрьму Таганскую на улице Малые Каменщики — тут же, у площади, — сведений не сохранилось. Известно только, что появилась она в 1804 году, а в середине 1950-х ее снесли. Наверное, потому, что на виду она торчала, в центре столицы страны, которая не покладая рук социализм созидала. Помню коротенький сюжетец в киножурнале «Новости дня», который обязательно показывали перед каждым сеансом: чугунным ядром крушат стены Таганской тюрьмы. И текст такой, что, мол, зачем нам тюрьмы, если в нашей стране преступность сходит на нет? Короче, осталась память об этом поганом сооружении лишь в приблатненной песне о Таганке в фильме «Прощай, шпана замоскворецкая». Теперь здесь большой кирпичный дом стоит. В нем живет мой старый товарищ. Спросил я его про тюрьму — он и слыхом не слыхивал.