Роман Тименчик - Что вдруг

Н. Лидарцева иногда сама в печати вспоминала о своей подруге. Так, после полувековой годовщины со дня смерти Блока она рассказывала:

В то время я часто бывала у Ольги Афанасьевны Глебовой-Судейкиной. Несмотря на разницу лет, могу сказать, что дружила с нею. Меня притягивал ее «фарфоровый» облик, ее тяжелая, необыкновенно-золотистая «каска» волос. («Только не вздумай остричься, по этой глупой моде», – говорил ей художник Сорин, когда она выбралась за границу и жила у меня в Берлине). Меня интересовали ее разговоры, определения, воспоминания… и конечно, люди, с которыми я знакомилась у нее: Ахматова, Кузмин, Валерская…

И вот, сижу я бывало у «Оленьки», в единственной топленой комнате ее очаровательной квартирки на Фонтанке, увешанной картинами Судейкина. Вдруг, в соседней комнате, нетопленой, раздался телефонный звонок. Оленька скашивала прозрачные голубые глаза, но не двигалась.

– Ничего, – говорила она, – они перестанут.

Они, разумеется, переставали.

И вдруг испуганный вскрик: – А что, если это был Блок?

Я ехидно отвечала: – Очень может быть, что это был Блок. Даже наверное это был Блок. У него нашлась свободная минута, вот он и подумал: Позвоню-ка я Оленьке. И позвонил. Но вы не подошли…

– Молчите, ужасная девчонка!

У Блока есть стихотворение: «Я помню нежность Ваших плеч…»

Оно относится к Глебовой-Судейкиной. Но и Кузмин, и Сологуб, и другие поэты 4, гласно или негласно, посвящали ей стихи.

Блока она любила, но настоящей близости у нее с ним не было.

– Почему же, Оленька?

– Трудно сказать. Но я, вероятно, умерла бы от этого.

С женой Блока, Любовью Дмитриевной, дочерью знаменитого проф. Дм. Ив. Менделеева, а по сцене – Басаргиной, Глебова-Судейкина была в дружеских отношениях 5.

О ранних годах актрисы мы знаем, пожалуй, только то, что она сочла нужным рассказывать своему другу Артуру Лурье, а он сообщил в своем мемуарном очерке. Мы мало знаем о ее отце, разве что 18 апреля 1909 года «в церкви Горного института состоялось отпевание прослужившего в институте около 40 лет скромного труженика Афанасия Прокофьевича Глебова» 6. О ней в период театрального училища рассказывается в воспоминаниях ее однокашника Юрия Ракитина (Ионина), в ту пору страстно влюбленного в нее. Это именно она – та не названная по имени девушка, которой Ю. Ракитин рассказывал о своем визите к Блоку в 1906 году 7.

Если для восстановления облика актрисы в ранней юности мы можем только ждать обнаружения неведомых еще мемуаров друзей ее «доисторической» поры, то биография ее и, что не менее важно, репутация, «образ» ее в 1910-е могут быть установлены документально. Образ возникает на скрещении скупых (ведь она в основном играла маленькие роли) отзывов рецензентов и немалочисленных стихов.

Гимны себе в стихах и в прозе Судейкина услышала достаточно рано. Балетоман Анатолий Шайкевич писал в 1922 году о «прекрасной молодой женщине с пышными, белыми плечами»: «О, милая Олечка, отчего не сравнить тебя с Форнариной нашего капризного и обаятельного Судейкина? Всюду, из фарфоровой куклы, из придворной дамы, из пышного панно, им созданного, глядят на меня твои голубые глаза и манит твоя теплая, нежная шея» 8.

Были у нее как актрисы пылкие поклонники, как, например, Н.Г. Шебуев, предрекавший в будущем «роль, которая ее прославит» 9, были и записные недоброжелатели, как поэт И.В. Игнатьев (Казанский) 10, подкалывавший Н. Шебуева:

Главные творцы ее облика в стихах названы в книге Э. Мок-Бикер. Михаил Кузмин обратил к Судейкиной ряд стихотворений, часть из которых не публиковал. Вот стихотворение «На случай», навеянное, как видно, совместным времяпровождением – посещением авиавыступления французского пилота Губера Латама (1883–1912) весной 1910 года в Петербурге:

Дружба Кузмина с четой Судейкиных и его проживание 13в их квартирке в 1912 году («с желтой передней, синей столовой и белой мастерской» 14), видимо, оставили след во многих сочинениях Кузмина 15, и некоторые из них были написаны специально для декламационного репертуара актрисы, как «Бисерные кошельки» 16или опубликованное лишь в 2006 году «Ожиданье» («Сердце, биться так не надо…»), завершающееся:

Идиллическое сосуществование в единой вещной среде в квартире у Летнего сада было разрушено теми силами и обстоятельствами, которые предопределили фабульную основу «Поэмы без героя» и которые потом Кузмин вспоминал в своем дневнике: «…мелкий и поганенький демонизм, что побуждал Оленьку отдаваться Князеву на моих же диванах» 18.

Стиховые экспромты Федора Сологуба в книге приведены почти все – или в основном тексте, или в примечаниях, хотя не всегда с сохранением стилевых особенностей 19, а в одном случае – в пересказе Н. Лидарцевой, разрушившем ритмику четверостишия:

Существуют еще экспромты Ф.Сологуба к Глебовой-Судейкиной, записанные на бумажках разных цветов, например:

Из возможных литературных отражений можно заподозрить еще героиню рассказа А.Н.Толстого «Катенька», снабженного посвящением О. Судейкиной 22.

Идущее от роли Путаницы соотнесение Ольги Афанасьевны в жизни с мифологизированными «1830-ми годами» 23, может быть, даже объясняет тот «баратынский» ореол, который она получает в стихах Ахматовой – «изнеможенье» в стихотворении 1921 года и эпиграф в «Поэме без героя».

Неявный ореол анахронизма, обволакивавший Судейкину, овеществился в «Старом домике» – музее русского интерьера прошлых веков, устроенном режиссером Ю.Э. Озаровским в 1910-х в Соляном переулке, 8, в бывшей бондарной мастерской (после блокады на его месте появилось новое здание). «Примечательная особенность этого музея была та, что каждая комната музея была также и жилой комнатой, что создавало необыкновенный уют и интимность и не имело мертвенности и музейной чопорности» 24; «В этом восхитительном домике была собрана мебель карельской березы Елизаветинской эпохи, клавесины, венецианские зеркала, русское стекло, фарфор, вышивки, портреты Боровиковского и красавиц Венецианова. Среди этих сокровищ Ольга Афанасьевна царила, как фея; визиты к ней были сплошным праздником, и всякая встреча должна была быть чем-нибудь ознаменована…» 25