Роман Тименчик - Что вдруг

Порыв к академическому изданию сочинений Владислава Ходасевича, «младшего поэта», по слову О.Мандельштама, был в свое время симптоматичным шагом на пути к расширению границ изучения русской поэзии начала XX века. Далее следовал деятельный интерес к еще более «младшим» авторам, и, наконец, следующим шагом должно стать пристальное изучение читательской среды в эпоху символизма и постсимволизма. Разработка этого аспекта остро необходима для построения претендующей на возможную полноту картины литературного процесса столетней давности. Бесспорно, диалог с читателем обладал различной степенью релевантности для творческих стратегий разных поэтов этого периода, но столь же бесспорным представляется, что одним из наиболее внимательных к реверберации своих стихов в читательской толще был Ходасевич.

Коллективный портрет читателя модернистов будет складываться из поименно названных и зачастую малоизвестных или вовсе безвестных книгочеев, «домочадцев литературы», как опять-таки говорил О.Мандельштам, родившихся в последнее десятилетие XIX века и первое десятилетие XX-го.

Приступая к изложению небольшого историко-библиографического сюжета, выхватим наудачу мемуарную зарисовку об одном из таких читателей – Владимире Васильевиче Девятнине (1891–1964), художнике-графике:

Собственно о нем и следует пока поговорить, о нем, оставившем по себе память «трибуна от литературы». Вове Девятнину было в то время 25 лет, и он был уже известен своей поэмой «Смута» (изданной в Новочеркасске в 1918 году) и романом из быта литературной богемы тех лет, рукопись которого – впоследствии – какими-то судьбами – погибла в Москве 1. Много писал Вова и стихов, которые недурно читал на вечерах у О.В.[Мануйловой]. Но более всего он был интересен как собеседник, весьма начитанный, с собственным суждением, яркий и образный – в речи. Все новое и свежее его интересовало и захватывало, что называется с головой. Только-только сообщил нам Борис Всеволодович Соловьев о том, что его двоюродный брат отошел от литературы и приял сан священника 2, как уже вечером Вова скандирует его стихи <���…>. Выпустил свой «Литературный дневник» Андрей Белый и – по его поводу Вова уже «глаголом жжет сердца»…

«…Художник воплощает в образе полноту жизни или смерти (Андрей Белый)».

Юлиус Майер-Грефе, поэт Магр («…Магр вряд ли сможет подняться с ложа опиофага, на котором он тоскует»), В.Розанов («…Заканчивая описание развалин в Пестуме и предаваясь печальным размышлениям над пришедшим христианством и грядущим американизмом, Розанов с нежностью подмечает: «Камни Пестума чрезвычайно нагреваются, и везде видишь зеленых ящериц, бегущих по колонкам, змеящихся на полу. И кругом – зелень, зелень»), Евгения Геркен («… с ее особенно живыми, точно после тяжкой болезни, остро прочувствованными стихами»…)», Елена Гуро («Небесные верблюжата» – невыявленная нежность любви, умирающей от избытка скрытого ото всех чувства»…), Мария Моравская («…с стигматами любви «Городской Золушки»), Надежда Львова («…над которой так жестоко подшутил сухой Валерий Брюсов; ее «Старая сказка» ранит стрелами, смоченными ядом кураре»…), М.Лозинский, Гордон Крэг и т. д. – все интересовали Вову Девятнина, обо всех и обо всем, касающемся любой отрасли искусства, говорил он горячо и с полным знанием предмета, напоминая энциклопедистов 3.

Александр Петрович Дехтерев 4, из воспоминаний которого позаимствован этот портрет, сам являлся таким экспонатным читателем серебряного века. Поэт и прозаик, он имел возможность получить оценку своего (и своего собрата по перу, остающегося нам неведомым) творчества из уст Ходасевича:

Теперь вот что: о стихах Ваших и г. Данилова. Я имею неприятное обыкновение говорить правду, особенно в этих случаях.

Ваши стихи, разумеется, – вполне литературны, и все в них, так сказать, на месте и в порядке. Я бы сказал, что в них мало недостатков. Но не отсутствие недостатков создает достоинства. Одного этого еще мало, как Вы сами знаете. Я даже позволю себе сказать, что из-за стихов Ваших виднеется лицо автора – хорошего человека. Это уже несомненное достоинство, особенно в наши дни, такими людьми не очень богатые. Но это достоинство – вне-литературное. Оно одно еще не образует поэта. Стихи же Ваши мне кажутся прежде всего недостаточно своеобразными. В них есть поэзия, но как бы нейтрализованная, они поэтически недостаточно своеобразны. Мне кажется, Вам следует меньше помнить о том, как надо, как полагается писать стихи – и больше писать, как хочется. Вот если у Вас есть то поэтически-индивидуальное, что еще не высказано доныне, то надо его в себе развязать, высвободить – и тогда Ваше дело в шляпе. Если же нет – Ваши стихи останутся только человеческим, но не поэтическим документом. Вы сами понимаете, что категории поэтического и человеческого совпадают не полностью. В «человеческом» есть то, что для поэзии просто не нужно, что ею не усваивается, как ореховая скорлупа не усваивается желудком. Обратно, поэзия требует того, что не нужно и часто вредно и даже дурно – в человеке (отсюда – демонизм всякой поэзии). Боюсь, что этого поэтическаго демонизма в Вас нет – или что он слишком подавлен в Вас. Сумеете ли Вы освободить или добыть его? В этом весь вопрос.

Г. Г. Данилову, пожалуйста, передайте, что в его стихах многое очень удачно. Есть острые и любопытные мысли, но ему надо много работать, чтобы освободиться от влияния Блока, затем – чтобы «философия» не лезла из стихов, как начинка из пирога, а чтобы была с ними спаяна, сварена в одну массу, чтобы «содержание» и «форма» (кстати – не всегда у него безукоризненная) были соединены, так сказать, не механически, а химически. Его стихи несколько рассудочны, но у них есть данные быть умными: ум же есть соединение рассудка и чувства. (Кстати: у Вас явно преобладает чувство над рассудком.) Словом – ежели сказано, что надо быть простыми, как голуби, и мудрыми, как змии – то Вам следует кое-чего призанять у змиев, а г. Данилову – у голубей.

Я бы охотно напечатал кое-что и из Вашей тетради, и из тетради г. Данилова. Но я нигде сейчас не редактор, а «пристройство» стихов в последние годы принесло мне такое множество неприятностей, подчас очень тяжелых, что я дал на сей счет твердый зарок (даже напечатал об этом письмо в редакцию «Возр<���ождения>» – м<���ожет> б<���ыть>, оно Вам попадалось?). Поэтому Вы хорошо сделаете, если обратитесь к <���С.К.>Маковскому непосредственно, тем более, что Вы сотрудник «Возрождения». Пошлите ему и стихи г. Данилова. Вот если Маковский сам меня спросит совета, то я обещаю всяческое содействие. Но Вы на меня не ссылайтесь, это может испортить все дело.